Урсула ЛЕ ГУИН

На другом ветру

Перевод http://theotherwind.narod.ru/

 

ГЛАВА I 1

Починка зеленого кувшина. 1

ГЛАВА II 4

Дворцы.. 4

ГЛАВА III 4

Драконий Совет. 4

ГЛАВА IV.. 4

На «Дельфине». 4

ГЛАВА V.. 4

Воссоединение. 4

 


ГЛАВА I

Починка зеленого кувшина

П

аруса, длинные и белые, как крылья лебедя, несли «Ласточку» сквозь летний воздух над гаванью, от Грозных утесов до Порта Гонта. Она вошла в тихую воду у пристани уверенно и грациозно, как истинное дитя ветра, и двое горожан, рыбачивших со старого причала, даже одобрительно помахали команде и одинокому пассажиру, стоявшему на носу.

Пассажир был худ, держал в руках тощий заплечный мешок, а одет был в потрепанный черный плащ. Не то колдун, не то мелкий торговец, невелика птица. Двое рыбаков, поглощенные царящей на борту перед разгрузкой суматохой, едва удостоили его взглядом, когда он ступил на сходни, и тут один из моряков направил ему в спину большой, указательный пальцы и мизинец левой руки в старинном знаке: Чтоб ты не вернулся!

Человек помедлил на причале, закинул мешок за спину и углубился в улицы Порта Гонта. Эти шумные улицы сразу вывели его на Рыбный рынок, где наперебой кричали продавцы, отчаянно торговались покупатели, а булыжники мостовой блестели от рыбьей чешуи и соленой воды. Если он и знал, куда идет, то вскоре заблудился в толпе среди тележек, прилавков и холодных пристальных взглядов мертвой рыбы.

Какая-то долговязая старуха отвернулась от прилавка, у которого она громогласно сомневалась в свежести сельди и честности торговки, и оказалась лицом к лицу с чужаком. «Не будете ли вы так любезны указать мне дорогу до Ре Альби?» — неосторожно спросил он.

«Да иди утопись в свиной луже», — ответствовала старуха и, развернувшись, зашагала дальше. Зато торговка ухватилась за возможность выказать душевное превосходство. «Ре Альби, говоришь? – заорала она. – Тебе в Ре Альби надо? Так говори громче! Дом Старого мага нужен, небось? Да уж наверно. Ну тогда слушай: свернешь вон там, пройдешь вверх по Угриному переулку до башни...»

Он выбрался с рынка, и широкие улицы вывели его мимо огромной старинной сторожевой башни к воротам города. Ворота охраняли два каменных дракона в полную величину, зубы их были длиной в локоть, каменные глаза слепо взирали на город и гавань. Скучающий стражник велел ему свернуть налево на верхней развилке в конце дороги. «Свернешь, и ты в Ре Альби. А дом Старого Мага прямехонько на другом конце деревни».

Чужеземец пустился в путь по дороге, круто шедшей вверх. Вдали виднелись еще более крутые склоны горы Гонт, вершина которой парила над островом, словно облако.

Путь был неблизкий, а день выдался жаркий. Он вскоре снял свой черный плащ и закатал рукава, а голова его была непокрыта. Однако в городе он не запасся водой и не купил еды — быть может, постеснялся, ибо он был непривычен к большим городам и смущался, разговаривая с незнакомцами.

Через несколько долгих миль он догнал телегу, которая давно уже маячила впереди темным пятнышком в светлом пятне пыли. Телега жалобно скрипела. Ее тащила пара низкорослых волов, похожих на старых, морщинистых и потерявших всякую надежду черепах. Он поприветствовал погонщика, который был похож на своих волов. Погонщик лишь моргнул в ответ.

– Не будет ли дальше по дороге родника? – спросил путник.

Погонщик медленно покачал головой. Долгое время спустя он сказал:

– Нет.

Еще через некоторое время он добавил:

– Не будет.

Они побрели дальше. Приунывший путник не находил в себе сил идти быстрее волов, которые едва ли проходили и милю в час. Тут он обнаружил, что погонщик что-то молча протягивает ему. Это оказался большой глиняный кувшин в плетенке. Он принял кувшин, оказавшийся очень тяжелым, и как следует напился. Кувшин как будто и не стал легче, когда он со словами благодарности вернул его погонщику.

– Полезай, – сказал погонщик через некоторое время.

– Спасибо. Я пешком. Далеко ли отсюда до Ре Альби?

Скрипели колеса. Волы тяжело вздохнули: сначала один, потом другой. Их потные шкуры сладковато пахли на солнце.

The wheels creaked. The oxen heaved deep sighs, first one, then the other. Their dusty hides smelled sweet in the hot sunlight. “Ten mile,” the carter said. He thought, and said, “Or twelve.” After a while he said, “No less.”

– Десять миль, – ответил погонщик. Немного подумав, он выговорил: – Или двенадцать. – Чуть погодя добавил: – Не меньше.

– Что ж, тогда я, пожалуй, пойду, – сказал чужеземец.

Освеженный водой, он наконец обогнал волов, и уже порядочно оторвался от них, когда погонщик заговорил.

– К дому Старого Мага, – сказал он. Если это и был вопрос, то ответа, похоже, не требовалось. Путник зашагал дальше.

Когда он обогнал повозку, дорога все еще тянулась в огромной тени горы, теперь же, свернув налево к небольшой деревушке, которую он принял за Ре Альби, он увидел сияющее на западе солнце, стальным блеском отражавшееся на поверхности моря.

Он миновал несколько разбросанных домиков и вышел к маленькой пыльной площади, посреди которой бил единственной тонкой струйкой фонтан. Чужеземец направился к фонтану. Он напился, снова и снова набирая воду в ладони, подставил голову под струю, взъерошил волосы и уселся на каменной ограде фонтана, чувствуя, как прохладная вода стекает на плечи. За всем этим внимательно наблюдали в молчании два грязных мальчишки и грязная девчонка.

– Это не кузнец, – сказал один мальчишка.

Путник пригладил ладонями мокрые волосы.

– Да он к дому Старого Мага идет, – ответила девочка, – дурень ты этакий.

– Ээээ! – закричал мальчишка, скорчив страшную гримасу, оттягивая щеку одной рукой и загребая воздух скрюченными пальцами другой.

– Полегче, Щебень, – сказал ему другой мальчишка.

– Давай дорогу покажу, – предложила девочка путнику.

– Спасибо, – ответил тот, устало поднимаясь на ноги.

– Посоха-то нет, понял? – сказал первый мальчишка. Второй ответил:

– А я и не говорил, что есть.

Оба сумрачно наблюдали, как чужеземец вслед за девочкой выходит из деревни на дорогу, ведущую на север через каменистые пастбища, которые по левую руку круто уходили вниз.

Солнце сверкало на глади моря. Оно слепило ему глаза, а от высокого горизонта и сильного ветра кружилась голова. Девочка впереди казалась маленькой пляшущей тенью. Он остановился.

– Пойдем, – позвала она, но тоже остановилась. Он нагнал ее.

– Вон он, – сказала она. Он увидел деревянный дом возле края обрыва, до него еще оставалось порядочно.

– Я ни капельки не боюсь, – сказала девочка. – Я много-много раз носила яйца от них отцу Щебня, он их отвозит на рынок, на продажу. Один раз она меня персиками угостила. Старая госпожа. Щебень, дурачок, говорит, я их украла. Как бы не так. Ну давай, иди. Ее там нет. Их обеих нет, – она стояла на месте, показывая на дом пальцем.

– Там что же, никого нет?

– Старик дома. Ястреб-то там.

Путник зашагал дальше. Девочка смотрела ему вслед, пока он не завернул за угол дома.

ДВЕ козы разглядывали чужеземца с огороженного луга на крутом склоне. Курицы и подрастающие цыплята, тихонько переговариваясь, бродили в длинной траве под персиковыми и сливовыми деревьями. На лестнице, прислоненной к стволу одного из деревьев, стоял человек. Голова его скрывалась в листве, и путнику были видны лишь загорелые ноги.

«Эй!» – сказал путник и, не дождавшись ответа, позвал снова, уже чуть громче.

Листья зашевелились, и по лестнице быстро спустился человек. В одной руке он держал пригоршню слив. Другой отмахнулся от пары пчел, прилетевших на запах, и подошел к незнакомцу. Роста он был невысокого, спину держал прямо. У него было красивое, изборожденное морщинами лицо, седые волосы были перехвачены лентой. На вид ему было лет семьдесят или около того. Через всю левую щеку проходили старые шрамы, четыре белых следа. Взгляд у него был ясный, прямой, внимательный.

– Уже спелые, – сказал он, – хоть завтра и будут еще лучше, – Он протянул незнакомцу горсть желтых слив.

– Господин Ястреб, – хрипло произнес тот. – Верховный Маг.

Старик коротко кивнул в ответ.

– Пойдем в тень, – сказал он.

Незнакомец последовал за ним. Послушно сел на деревянную скамейку в тени корявого дерева, стоявшего ближе всех к дому. Принял сливы — уже промытые, в плетеной корзинке. Съел одну, вторую, третью. В ответ на заданный вопрос признался, что сегодня не ел. Он подождал, пока хозяин не вернулся из дома с хлебом, сыром и половиной луковицы. Гость ел хлеб с сыром и луком и запивал холодной водой из кружки, которую вынес хозяин. Тот поел слив, за компанию.

– У тебя утомленный вид. Откуда ты прибыл?

– С Рока.

Выражение лица старика трудно было разобрать. Он сказал лишь:

– Не догадался бы.

– Я с Таона, господин. Я приплыл на Рок с Таона. И там господин Путеводитель сказал мне, что я должен отправиться сюда. К тебе.

– Зачем?

Этот взгляд было нелегко выдержать.

– Затем, что ты прошел темный край насквозь...» – хриплый голос незнакомца затих.

Старик подхватил:

«И вышел к дальнему свету дня». Да. Но это слова пророчества о приходе нашего Короля, Лебаннена.

– Ты был с ним, господин.

– Это правда. И там он получил свое королевство. Но я-то оставил там свое. Не титулуй меня. Зови меня Ястребом, или Перепелятником, как тебе больше по душе. А как мне называть тебя?

Человек тихо произнес свое обиходное имя: Алдер, что значит «ольха».

Поев, попив и посидев в тени, он явно почувствовал себя лучше, но все еще выглядел утомленным. Каждая черта лица выдавала печаль и усталость.

До этого старик разговаривал с ним с жесткостью в голосе, но теперь она исчезла.

– Отложим ненадолго разговоры. Ты проплыл тысячу миль и прошел пешком в гору пятнадцать. А мне надо полить бобы и салат и все прочее, ведь жена с дочерью оставили сад на меня. Отдохни. Поговорим вечером, когда станет прохладнее. Вовсе не так часто нужно спешить, как я думал раньше.

Вернувшись через полчаса, он обнаружил гостя спящим на траве в тени персикового дерева.

Человек, который был когда-то Верховным Магом Земноморья, остановился, держа в одной руке ведро, в другой — мотыгу, и посмотрел на спящего чужеземца.

– Алдер, – сказал он вполголоса. – Что за лихо ты принес с собой, Алдер?

Ему почудилось, что стоит захотеть — и он узнает истинное имя этого человека, надо лишь подумать, поразмыслить, как он сделал бы, когда был магом.

Но он не знал имени путника, и размышления не помогли бы ему, и магом он больше не был.

Он ничего не знал об этом Алдере — придется дожидаться, пока ему расскажут.

– Не буди лихо, – сказал он сам себе и отправился поливать бобы.

ПОБЛИЗОСТИ от дома по гребню скалы шла невысокая каменная ограда. Едва солнце спряталось за нее, прохлада тени разбудила путника. Он поежился, сел на траве, потом поднялся, чувствуя себя немного растерянным и одеревеневшим. В волосах у него запутались семена трав. Увидев, что хозяин набирает в ведра воду из колодца и носит в сад, он отправился помогать ему.

­– Еще три-четыре раза — и довольно, – сказал бывший Верховный Маг, поливая грядку с молодой капустой. Приятно было вдыхать запах влажной земли в сухом теплом воздухе. Свет заходящего солнца золотом рассыпался по траве.

Они сели на длинной скамье у дверей дома и стали смотреть, как заходит солнце. Ястреб вынес из дома бутылку вина и два невысоких стакана толстого зеленоватого стекла.

– Вино сына моей жены, – сказал он, – с Дубовой Фермы, в Средней Долине. Хороший был год, семь лет назад.

It was a flinty red wine that warmed Alder right through. The sun set in calm clarity. The wind was down. Birds in the orchard trees made a few closing remarks.

Крепкое красное вино словно прогрело Алдера насквозь. В ясном небе неторопливо склонялось к горизонту солнце. Ветерок притих. Птицы в саду обменялись напоследок несколькими замечаниями.

Алдер был поражен, когда Мастер Путеводитель Рока сказал ему, что Верховный Маг Ястреб, человек из легенд, тот, кто вернулся с королем из царства смерти и улетел куда-то на спине дракона, все еще жив. Жив, сказал Путеводитель, и живет на своем родном острове Гонт.

– Я рассказываю тебе то, что известно немногим, ибо мне кажется, что тебе это необходимо. И я верю, что ты сохранишь это в тайне.

– Но ведь тогда получается, он все еще Верховный Маг! – радостно воскликнул Алдер, ибо его, как и всех людей Искусства, удивляло и тревожило то, что мудрецы острова Рок, Школы и средоточия всей магии Архипелага, за все годы правления Короля Лебаннена так и не смогли выбрать Верховного мага вместо Ястреба.

– Нет, – ответил Путеводитель. – Он вообще не маг.

И Путеводитель кое-что рассказал ему о том, как Ястреб потерял свою силу и почему. У Алдера было время над этим поразмыслить. И все-таки, когда он сидел рядом с человеком, который говорил с драконами, вернул кольцо Эррет-Акбе и прошел страну мертвых насквозь, он не мог забыть все эти истории и песни. Он видел мужчину, довольного своим садом, не имеющего никакой силы, кроме нажитой за долгие годы размышлений и действий, но он все еще видел перед собой и великого мага. И потому его беспокоило то, что у Ястреба есть жена.

Жена, дочь, пасынок... У магов не бывает семей. Простой колдун вроде Алдера мог и жениться, но люди, обладающие истинной силой, безбрачны. Алдер мог представить его на спине дракона — это было нетрудно, но вообразить его отцом или мужем не получалось. Он пытался. Потом спросил:

– Твоя... жена... так она живет со своим сыном?

Ястреб, казалось, вернулся откуда-то издалека, глаза его смотрели на морские просторы на западе.

– Нет. Она в Хавноре. У короля.

Еще через некоторое время, вернувшись уже полностью, он сказал:

– Они с дочерью отправились туда сразу после Долгого танца. Лебаннен послал за ними, ему нужно было посоветоваться. Может быть, относительно того же дела, что привело тебя сюда. Посмотрим... Но, по правде говоря, я нынче устал и не расположен разбирать важные дела. И ты, похоже, тоже устал. Так что – по плошке супа, пожалуй, еще по стакану вина и спать? А поговорим утром.

– Все с радостью, господин, – ответил Алдер, – кроме сна. Его я и боюсь.

Старику потребовалось поразмыслить над этим, потом он спросил:

– Боишься сна?

– Снов.

– Вот оно что.

Испытующий взгляд из-под густых, наполовину седых бровей:

– А ты вроде бы неплохо поспал сегодня на траве.

– Я не спал так хорошо с тех пор, как покинул Рок. Я признателен тебе за это благодеяние, господин. Может, и ночью все будет так же. Если же нет, я буду бороться со снами, кричать, просыпаться, и тогда я буду тебе плохим соседом. Я посплю снаружи, с твоего дозволения.

Ястреб кивнул.

– Ночь будет спокойная.

И она была спокойной, прохладной. С юга, с моря дул тихий теплый ветер, на усыпанном белыми звездами летнем небе чернела лишь широкая тень горы. Алдер постелил соломенный тюфяк и овчину на том же месте, где спал днем.

Ястреб лежал в своей постели в маленьком алькове западной стены, как когда-то в детстве, когда дом принадлежал Огиону, а сам он учился у Огиона волшебству. Последние пятнадцать лет, с тех пор, как она стала его дочерью, там спала Теану. Ястреб с Тенар спали на большой кровати в дальнем углу единственной комнаты. Но теперь Тенар и Теану уехали, и в темном углу он чувствовал себя одиноким, а потому перебрался в альков. Ему нравился этот закуток, с трех сторон ограниченный толстой бревенчатой стеной дома, там всегда хорошо спалось. Но не этой ночью.

Незадолго до полуночи его разбудили голоса и крики снаружи, он вскочил и подошел к двери. Оказалось, это Алдер, борющийся с дурным сном в сопровождении сонных протестов из курятника. Он хрипло кричал во сне, а проснувшись, резко вскочил. Лицо его было искажено болью и страхом. Он попросил у хозяина прощения и сказал, что немного посидит под звездами. Ястреб отправился спать. Алдер его больше не будил, зато ему самому приснился дурной сон.

Он стоял у стены, сложенной из камней, у вершины невысокого холма. Сухая серая трава сбегала по пологому склону во тьму. Он знал, что был здесь и раньше, но не мог вспомнить, когда, и что это было за место. Кто-то стоял по ту сторону стены, ниже по склону, совсем недалеко. Лица не было видно. Это был высокий закутанный в плащ мужчина. Он понял, что знает этого человека. Человек заговорил, назвав его истинное имя: «Ты скоро придешь сюда, Гед».

Холод пробрал его до костей, и он, проснувшись, вскочил на кровати, шаря взглядом по комнате, пытаясь завернуться в реальность вещей, словно в одеяло. Он посмотрел в окно на звезды, и холод сковал его сердце. То были не летние, любимые и знакомые звезды, не Повозка, не Сокол, не Танцовщики и не Сердце Лебедя. То были другие звезды, маленькие неподвижные звезды вечно сухого края, которые никогда не всходят и никогда не заходят. Когда-то он знал их имена — давно, когда ему были ведомы имена.

«Минуй нас!»­ – воскликнул он, складывая пальцы в охранительном знаке, которому его научили в десять лет. Взгляд его метнулся к открытой двери дома, в угол у двери, где он боялся увидеть, как тьма обретает форму, сплетается в узел и встает.

But his gesture, though it had no power, woke him. The shadows behind the door were only shadows. The stars out the window were the stars of Earthsea, paling in the first reflection of the dawn. He sat holding his sheepskin up round his shoulders, watching those stars fade as they dropped west, watching the growing brightness, the colors of light, the play and change of coming day. There was a grief in him, he did not know why, a pain and yearning as for something dear and lost, forever lost. He was used to that; he had held much dear, and lost much; but this sadness was so great it did not seem to be his own. He felt a sadness at the very heart of things, a grief even in the coming of the light. It clung to him from his dream, and stayed with him when he got up.

Но его жест, хоть и не имел волшебной силы, разбудил его. Тень у двери была всего лишь тенью. Звезды за окном были звездами Земноморья, медленно бледнеющими в свете занимающейся зари.

Обернув овечью шкуру вокруг плеч, он следил, как растворяются, соскальзывая на запад, звезды, как разливается по небу свет, как сменяют друг друга краски начинающегося дня. Он горевал, сам не зная, о чем, он чувствовал боль и тоску по чему-то дорогому, утерянному, утраченному навсегда. Боль он узнал — он многое любил, и много потерял; но эта печаль казалась такой огромной, что едва ли была его собственной. Он чувствовал печаль в самом сердце мира, печаль, разлитую даже в приходе зари. Она явилась к нему из сна и осталась с ним, когда он проснулся.

Он развел маленький огонь в большом очаге и сходил к персиковым деревьям и курятнику за завтраком. По дороге, спускавшейся вдоль гребня с севера, пришел Алдер — сказал, что выходил прогуляться, как только рассвело. Он выглядел изнуренным, и Ястреб снова подивился печали на его лице, которая отзывалась на настроение, оставшееся от сна.

Они позавтракали разогретой ячменной кашей, обычной едой крестьян Гонта, съели по яйцу и по персику. Они ели у очага, ибо утренний воздух в тени горы все еще был слишком свеж. Ястреб занялся своей живностью: покормил цыплят, рассыпал зерно для голубей, выпустил на луг коз. Когда он вернулся, они снова сели вместе на скамейке у крыльца. Солнце еще не показалось из-за горы, но воздух снова стал сухим и теплым.

– А теперь расскажи мне, что привело тебя сюда, Алдер. Но раз уж ты побывал на Роке, скажи сперва, все ли хорошо в Большом доме.

– Я не входил туда, господин мой.

– Вот как, – неопределенный тон, испытующий взгляд.

– Я был только в Имманентной Роще.

– Вот как, – неопределенный тон, неопределенный взгляд. – Здоров ли Путеводитель?

– Он сказал мне: «Передай господину моему изъявления моей любви и почтения, и скажи ему, что я желал бы снова побродить с ним в Роще, как, бывало, бродил раньше».

Ястреб улыбнулся, чуть печальной улыбкой. Немного погодя он сказал:

– Что ж. Однако он наверняка не за этим послал тебя сюда.

– Я постараюсь быть краток.

– Да ведь у нас целый день впереди. А я люблю, когда истории рассказывают с начала.

Так что Алдер принялся рассказывать свою историю с самого начала.

Он был сыном ведьмы, родился в городке под названием Элини на Таоне, Острове Арфистов. Таон расположен на южной окраине моря Эа, недалеко от тех мест, где был остров Солеа до того, как воды поглотили его. Эти края — древнее сердце Земноморья. На тамошних островах государства и большие города, короли и волшебники были уже в те времена, когда Хавнор раздирали племенные войны, а на диком Гонте правили медведи. Жители Эа, Эбэа, Энлада или Таона, даже дочери землекопов и сыновья ведьм, почитают себя наследниками Старых Магов, родичами воинов, погибших в темные годы за королеву Эльфарран. А потому частенько встречается у них благородная вежливость обхождения, хоть и переходящая порой в недолжное высокомерие, а также бескорыстная щедрость речи и мысли. Они словно воспаряют над голой прозой действительности, вызывая недоверие у людей, помыслы которых сосредоточены на торговле. «Воздушные змеи без бечевы», говорят богачи Хавнора про таких людей. Но не в присутствии короля, Лебаннена из Дома Энлада.

На Таоне делают лучшие арфы Земноморья, там есть знаменитые школы музыки, и множество прославленных исполнителей Сказаний и Песен родились или учились именно там. Но Элини — маленький городок, выросший вокруг рынка — не имел к музыке никакого касательства, сказал Алдер, а его мать была бедной женщиной, хотя и не голодала в бедности, как он выразился. У нее было родимое пятно, красное пятно от правой брови через ухо и прямо до плеча. Многие женщины (и мужчины) с подобными изъянами и отметинами волей-неволей становятся колдуньями и колдунами. Их называют «мечеными колдунами». Мать Алдера, Смородина, знала кое-какие заклинания и владела простейшим колдовством. У нее не было дара, но была повадка, которая превосходно его заменяла. Концы с концами сводила, сына учила всему, чему могла научить, и скопила довольно денег, чтобы отдать его в ученики колдуну, давшему ему истинное имя.

Об отце Алдер ничего не сказал, да он ничего и не знал. Смородина никогда о нем не заговаривала. Колдуньи редко придерживались безбрачия, но столь же редко проводили с одним и тем же мужчиной больше одной-двух ночей. Гораздо чаще случалось так, что двое ведьм жили вместе, и это называлось ведьмовской женитьбой или женским обетом. А потому у ребенка ведьмы обыкновенно была мать или две матери, и ни одного отца. Это все знали, и Ястреб не спрашивал Алдера об этом, зато спросил про его ученичество.

Колдун по имени Баклан выучил Алдера тем немногим словам Истинной Речи, которые знал сам, и нескольким заклинаниям нахождения и иллюзий, к которым Алдер не выказал, как он сам сказал, никакой склонности. Зато Баклан проявил к мальчику достаточно внимания, чтобы открыть его истинный дар: Алдер был мастером починки. Он умел соединять разъединенное, он умел восстанавливать. Сломанный инструмент, переломленный нож, лопнувшая ось, треснувшая глиняная плошка — он мог воссоединять части в единое целое, не оставляя ни единого следа, шва или слабины. А потому учитель отправлял ученика в разные концы острова искать заклинания починки, которые тот и находил — обычно у деревенских колдуний. И он работал с ними, и сам по себе, и учился чинить.

– Это сродни исцелению, – сказал Ястреб. – Немалый дар, и нелегкое искусство.

– Оно доставляло мне радость, – сказал Алдер, и призрак улыбки тронул его губы. – Угадать заклинание, или вдруг придумать, как применить одно из слов Истинной Речи в своей работе… Восстановить рассохшийся бочонок, когда планки уже вывалились из ободов — это по-настоящему приятно, видишь, как он выпрямляется, округляется, и вот стоит, готовый принять в себя вино… А однажды меня нанял один арфист из Меони — о, то был великий музыкант, он играл как буря на высоких холмах, как шторм на море. Струнам арфы от него доставалось, когда им овладевала страсть его искусства, и они, бывало, рвались. И он нанял меня, чтобы я сидел рядом с ним, когда он играл, и когда струна рвалась, я тут же чинил ее, быстрее нот, и он играл дальше.

Ястреб кивнул, с теплотой собрата-ремесленника, обсуждающего ремесло.

– Приходилось ли тебе восстанавливать стекло?

– Приходилось, но это долгая, нудная работа, ведь стекло обычно разбивается так, что получается множество мелких осколков.

– А бывает, дыра на пятке чулка доставляет больше хлопот, – сказал Ястреб. Они еще немного поговорили о починке, и Алдер вернулся к своему рассказу.

Так он стал колдуном-починщиком со скромной практикой и в своих местах пользовался кое-какой известностью. Когда ему было около тридцати, он отправился в Меони, главный город острова, с тем самым арфистом — того пригласили играть на свадьбе. И там Алдера разыскала молодая женщина, не обученная колдовству, однако обладавшая даром сродни его собственному. Она хотела, чтобы он учил ее. У нее и правда был дар, и больший, чем у него: она могла восстановить разбитый вдребезги кувшин, или обновить истершуюся веревку простыми движениями рук, шепотом напевая какую-то песню без слов, и она сращивала сломанные кости животным и людям, а на это Алдер никогда не осмеливался.

И вместо того, чтобы ему учить ее, они стали учить друг друга, узнавая больше и больше. Она вернулась с ним в Элини и поселилась у матери Алдера, Смородины, которая обучала ее — если не настоящему знанию, то полезным уловкам, чтобы впечатлять покупателей. Лилией звали ее, и они с Алдером стали работать вместе в Элини и близлежащих городках, и известность их росла.

– И я полюбил ее, – сказал Алдер. Голос его изменился, когда он заговорил о ней, потерял свою нерешительность, стал уверенным и музыкальным.

– Волосы ее были темными, но отливали червонным золотом, – сказал он.

Он не мог скрыть от нее свою любовь, и она приняла ее и вернула. Неважно, ведьма ли она теперь или нет, сказала она, ей все равно. Она сказала, что они предназначены друг для друга, в ремесле и в жизни, что она любит его и хочет выйти за него замуж.

И они поженились, и жили в величайшем счастье год, и еще полгода.

– Все шло хорошо, пока не пришло время родиться ребенку, – рассказывал Алдер. – Но ребенок запаздывал, и запаздывал сильно. Повивальные бабки попытались ускорить роды травами и заклинаниями, но ребенок, казалось, не желал появляться на свет. Казалось, он не хотел расставаться с нею, не хотел рождаться. И он взял ее с собой.

Через некоторое время он сказал:

– Нам была дарована великая радость.

– Я это вижу.

– И печаль моя была ей под стать.

Старик кивнул.

– Я вынес это, – сказал Алдер. – Ты знаешь, как это бывает. Не было особых причин жить дальше, но я вынес это.

– Да.

– Но потом, зимой… Через два месяца после ее смерти, мне приснился сон. И она была там.

– Рассказывай.

– Я стоял на склоне холма. Вдоль гребня шла ограда из камней, невысокая, как ограда между овечьими пастбищами. Она стояла по ту сторону стены, ниже по склону. Там было темнее.

Ястреб кивнул. Лицо его окаменело.

– Она звала меня. Я слышал, как она назвала мое имя, и я спустился к ней. Я сознавал, что она мертва, даже во сне, но я рад был спуститься. Я не видел ее как следует и подошел чтобы разглядеть ее, быть с ней. И она протянула мне руки над стеной. Стена была не выше сердца. Я думал, ребенок будет с ней, но его не было. Она протягивала ко мне руки, и я дотянулся до нее, и мы взялись за руки.

– Вы прикасались друг к другу?

– Я хотел пойти к ней, но я не мог пересечь стену. Ноги мои не желали двигаться. Я хотел перетянуть ее к себе, и она, казалось, хочет этого, но стена мешала нам. Мы не могли перебраться через нее. Тогда она наклонилась над стеной, поцеловала меня в губы, и позвала меня по имени. И она сказала, «Освободи меня!»

И я подумал, что если я назову ее истинным именем, быть может, я смогу освободить ее, призвать ее к себе через стену, и я сказал: «Пойдем со мной, Меврэ!» Но она ответила: «Это не мое имя, Хара, меня так больше не зовут». Я пытался ее удержать, но она отпустила мои руки. Она крикнула, «Освободи меня, Хара!», уже спускаясь вниз, в темноту. У подножия того холма царила тьма. Я звал ее, истинным именем, обиходным именем, и всеми дорогими именами, что были у меня для нее, я звал ее, но она ушла. И тогда я проснулся.

Ястреб долго и внимательно смотрел на своего гостя.

– Ты выдал мне свое имя, Хара.

Алдер, казалось, слегка растерялся, он дважды глубоко вздохнул, но потом, взглянув на хозяина с отвагой отчаяния, сказал:

– Кто достойнее такого доверия?

– Я постараюсь заслужить его, – серьезно поблагодарил его Ястреб. – Скажи мне, знаешь ли ты, что это за место, где… находится эта стена?

– Тогда я не знал. Теперь я знаю, что ты пересек ее.

– Да. Я был на том холме. И я пересек ее, могуществом искусства, которым владел. Я спускался в города мертвых и заговаривал с людьми, которых знал при жизни, и иногда они отвечали мне. Но ты, Хара — первый из всех, о ком я слышал, из всех великих магов, о которых повествуют предания Рока, и Пальна, и Энлада, кто коснулся, кто целовал свою возлюбленную через стену.

Алдер сидел, склонив голову и сцепив пальцы рук.

– Скажи мне, что ты чувствовал? Были ли ее руки теплы, была ли она подобна холодному воздуху и тени, или то была женщина во плоти? Прости мне такой вопрос.

– Я хотел бы ответить на него, господин мой, и на Роке Путеводитель спрашивал меня о том же. Но я не могу. Я так хотел, так жаждал быть с ней, что мог ошибиться, она могла показаться мне такой, какой была в жизни. Но я не уверен. Не все отчетливо во сне.

– Сны таковы. Но я ни разу не слышал, чтобы кто-то приходил к стене во сне. Это место, куда может явиться волшебник, если есть в том нужда, если он знает дорогу и имеет силу. Но без знания и силы лишь умирающие могут…

Он умолк, вспомнив свой сон.

– Я принял это за простой сон, – сказал Алдер. – Он был для меня тревожным, но драгоценным. Вспоминая о нем, я словно разрывал рану на сердце, но я не отпускал эту боль, я держался ее. Я желал этой боли. Я хотел снова видеть такие сны.

– И ты увидел их?

– Да. Я видел их.

Он глядел невидящим взглядом на запад, в голубой океан воздуха. Далеко внизу, за гладью моря, смутно виднелись залитые солнцем холмы Камебера. Позади него солнечные лучи очертили ослепительную линию северного плеча горы Гонт.

– Это было через девять дней после первого сна. Я оказался в том же самом месте, но выше по склону. Ниже была стена. Я побежал вниз, выкрикивая ее имя, я был уверен, что увижу ее там. Там кто-то стоял, но когда я подбежал ближе, я понял, что это была не Лилия. То был мужчина, и он склонился над стеной, как будто чинил ее. Я спросил, «Где она, где Лилия?» Он не ответил, даже не поднял головы. Тут я увидел, что он делает. Он не пытался починить стену, нет, он пытался разрушить ее, выломать пальцами большой камень. Камень не поддавался и он сказал: «Помоги мне, Хара!» Тут я увидел, что это был мой учитель, Баклан, тот, кто дал мне мое имя. Он был мертв вот уже пять лет. Он все пытался ухватиться за камень пальцами, стараясь сдвинуть его, и снова назвал меня по имени: «Помоги мне, освободи меня». Он выпрямился, протянул руки ко мне, как делала и она, и схватил меня за руку. Но его рука жгла — огнем ли, стужей ли, не могу сказать, но прикосновение его жгло меня, и я вырвался, и проснулся от боли и страха.

Он вытянул руку, показывая темное пятно на ладони и тыльной стороне руки, похожее на старый синяк.

– Я научился не давать им притрагиваться к себе, – сказал он тихим голосом.

Гед посмотрел на лицо Алдера: кожа вокруг рта тоже была темной.

– Хара, ты был в смертельной опасности, – сказал он так же тихо.

– Были и еще сны.

Заставив голос звучать, преодолевая наступившую тишину, Алдер продолжил свой рассказ.

Следующей ночью он снова оказался на том темном холме и снова увидел стену, сбегающую по склону. Он спустился к ней, надеясь найти там свою жену.

– Пускай она не могла пересечь стену, пускай ее не мог пересечь я, мне было все равно, лишь бы поговорить с ней.

Если она и была там, он так и не увидел ее среди других, ибо, приблизившись к стене, он увидел по ту сторону целый сонм теней. Некоторых он видел отчетливо, других смутно, одних он знал, других нет, и все они протягивали к нему руки через стену и звали его по имени: «Хара! Дай нам пойти с тобой! Хара, освободи нас!»

– Слышать свое истинное имя от незнакомцев страшно, – сказал Алдер. – И страшно слышать его от мертвецов.

Он хотел повернуться и подняться обратно, вверх по склону, но его ноги сковала ужасная слабость, как бывает во сне, и они отказывались нести его. Он упал на колени, чтобы его не притянуло снова к стене, и стал взывать о помощи, хотя помочь было некому. Он проснулся от страха.

С тех пор, всякий раз, когда он крепко засыпал ночью, он снова оказывался на холме, среди сухой серой травы, выше каменной стены, ниже которой густым темным облаком толпились мертвецы, они плакали и умоляли, выкрикивая его имя.

– Я просыпаюсь, – рассказывал он, – и вот я снова в своей комнате. Я больше не там, я больше не стою на склоне того холма. Но я знаю, что они-то остались там. Когда-то мне придется спать. Я стараюсь чаще просыпаться, спать днем, когда можно, но в конце концов спать приходится. И тогда я снова попадаю туда, и они ждут меня. И я не могу подняться по холму. Двигаюсь только вниз. Иногда мне удается от них отвернуться, но тогда мне чудится, что я слышу голос Лилии среди них, чудится, что я слышу, как она зовет меня. Тогда я поворачиваюсь, чтобы найти ее. И они дотягиваются до меня.

Он опустил взгляд на свои сцепленные руки.

– Что же мне делать? – спросил он.

Ястреб не отвечал.

После долгого молчания Алдер сказал:

– Тот арфист, о котором я тебе рассказывал, был мне добрым другом. Вскоре он понял, что со мной творится что-то неладное. Когда я рассказал ему, что не могу спать из-за страха встретиться с мертвецами, он посоветовал мне отправиться на Эа и помог мне оплатить проезд. Там я поговорил с серым волшебником, – Алдер имел в виду волшебника, обученного в Школе Волшебства на Роке.

– Как его звали?

– Берилл. Он служит князю Эа, сюзерену острова Таон.

Старик кивнул.

– Он сказал, что ему нечем помочь мне, но его слово было для капитана дороже золота, и мы снова вышли в море. Долгое было плавание, вдоль всего западного берега Хавнора, и дальше по Внутреннему морю. Мы все дальше и дальше уплывали от Таона, и я подумал, что, может быть, я смогу избавиться от этого сна. Волшебник с Энлада называл то место сухим краем, и я подумал, может быть, выйдя в море, я уйду оттуда. Но каждую ночь я снова оказывался там, на холме. А потом и не единожды за ночь. Дважды, трижды за ночь, а потом и каждый раз, как я смыкал глаза, я снова оказывался на склоне холма, над стеной, и голоса звали меня. И вот теперь я — как человек, который обезумел от боли в ране и может найти покой лишь во сне. Но сон стал для меня пыткой, несчастные мертвецы толпятся у стены, их боль и отчаяние терзают меня, я боюсь их.

Моряки вскоре начали избегать его: ночью из-за того, что он кричал и просыпался в страхе, и днем, потому что им казалось, что на нем лежит проклятье или в него вселился геббет.

– И на Роке ты не нашел облегчения?

– В Роще, – сказал Алдер, и его лицо совершенно изменилось, когда он произнес это слово.

На лице Ястреба на мгновение появилось то же выражение.

– Мастер Путеводитель отвел меня туда, и там, под деревьями, я спал спокойно. Даже ночью. Днем, когда я лежу на солнце — как вчера — если тепло солнца согревает меня, а багрянец его сияет сквозь веки, я не боюсь снов. Но в Роще страха не было совсем, и я снова мог любить ночь.

– Скажи, что было, когда ты прибыл на Рок.

Несмотря на усталость, муки и страх, Алдер сохранил прямую серебристую речь родного острова, и если он что-то и пропустил, не желая затягивать историю или рассказывать Верховному Магу то, что ему и так было известно, то его слушатель восполнял пробелы, вспоминая, как сам впервые ступил на Остров Мудрых в пятнадцать лет.

Когда Алдер сошел с корабля на пристани Твила, один из матросов начертал Руну Закрытой двери на сходнях, чтобы он никогда не вернулся. Алдер заметил это, но подумал, что матрос прав. Алдер казался сам себе плохой приметой, он чувствовал, что несет тьму. От этого он стал еще застенчивей, чем обычно бывал в незнакомом городе. А Твил – необычный город.

– Тамошние улицы уводят тебя в сторону, – заметил Ястреб.

– Так они и делают, господин мой!.. Прости, язык мой повинуется сердцу, а не тебе…

– Пустяки. Когда-то я был привычен к такому. Я могу снова быть Господином Козопасом, если тебе так легче будет говорить. Продолжай.

То ли указания горожан были ошибочны, то ли он неверно им следовал, но он долго бродил по маленькому лабиринту улиц Твила, все время видел перед собой Школу и никак не мог до нее добраться. Он уже начал отчаиваться, и вдруг вышел на ничем не примечательную площадь к невзрачной двери в глухой стене. Постояв перед ней, он понял, что стена была та самая, до которой он и старался добраться. Он постучал, и дверь открыл мужчина со спокойным лицом и спокойными глазами.

Алдер приготовился сказать, что он прислан волшебником Бериллом с Эа к Мастеру Заклинателю, но не успел. Привратник, мгновение посмотрев на него, сказал спокойно:

– С ними тебе в этот дом нельзя, друг.

Alder did not ask who it was he could not bring with him. He knew. He had slept scarcely at all the past nights, snatching fragments of sleep and waking in terror, dozing off in the daylight, seeing the dry grass sloping down through the sunlit deck of the ship, the wall of stones across the waves of the sea.

Алдер не стал спрашивать, кого это он не может привести с собой. Он знал. Он почти не спал все эти ночи, ловил обрывки сна, просыпался в ужасе, дремал днем. Он видел, как сухая трава сбегает с холма на палубу, как каменная стена вырастает посреди моря. Даже когда он бодрствовал, сон оставался с ним, в нем, вокруг него, словно покрывало, и за шумом ветра и плеском волн он ни на мгновенье не переставал слышать голоса, звавшие его по имени. Он и сейчас не знал, спит он или это снится ему. Он почти сошел с ума от боли, страха и усталости.

– Так оставь их здесь, – закричал он, – оставь их здесь и впусти меня, умоляю, впусти же меня!

– Подожди здесь, – сказал мужчина так же мягко, как раньше. – Вон там есть скамейка. – И он закрыл дверь.

Алдер подошел к скамейке и сел. Это он помнил, как помнил и нескольких подростков лет пятнадцати, с любопытством разглядывавших его перед тем как войти в дверь, но то, что было дальше, он помнил лишь отрывками.

Привратник вернулся с молодым человеком — тот был в плаще и с посохом, как подобает волшебнику Рока. Потом Алдер очутился в какой-то комнате, как ему показалось, на постоялом дворе. Там был Мастер Заклинатель, он пытался заговорить с ним, но Алдер к тому времени говорить уже не мог. Заблудившись между сном и явью, между залитой солнцем комнатой и сумеречным холмом, между голосом Заклинателя, обращавшегося к нему и голосами, взывавшими к нему с той стороны стены, в мире живых он не мог говорить или двигаться. Но в сумеречном мире, где голоса взывали к нему, казалось, нет ничего легче, чем проделать эти несколько шагов вниз, к стене, позволить тянущимся рукам добраться до него. Он подумал: «Если я стану одним из них, они оставят меня в покое».

Потом, как он помнил, освещенная солнцем комната исчезла, и он оказался на темном холме. Но не один — рядом с ним стоял Мастер Заклинатель острова Рок, крупный, широкоплечий, темнокожий мужчина, сжимавший в руке большой тисовый посох, слабо светящийся в темноте того места.

Голоса перестали звать его. Люди, стоявшие у стены призрачной толпой, исчезли. Он слышал шелест и что-то вроде всхлипывания в отдалении, они спускались в темноту, они уходили.

Заклинатель подошел к стене и положил на нее ладони. Камни стены были расшатаны в нескольких местах, некоторые уже лежали в траве. Алдеру подумалось, что он должен поднять их и вернуть их на место, починить стену, но он не двинулся.

Заклинатель повернулся к нему и спросил:

– Кто привел тебя сюда?

– Моя жена, Меврэ.

– Призови ее сюда.

Алдер застыл в оцепенении. В конце концов он открыл рот, но имя, которое он назвал, не было ее истинным именем, то было ее обиходное имя, которым он называл ее при жизни. Он позвал:

– Лилия!

Слово это прозвучало не как имя белого цветка, а как камень, падающий в песок.

В ответ не раздалось ни звука. Крошечные звезды неподвижно висели в черном небе. Алдер никогда раньше не смотрел здесь на небо. Он не узнал созвездий.

– Меврэ! – произнес Заклинатель, и добавил несколько слов на Истинной Речи.

Алдер почувствовал, что задыхается и еле устоял на ногах. Но на длинном склоне, уходящем в бесформенную тьму, ничто не шевельнулось.

Потом появилось какое-то движение, какое-то пятно двигалось к ним, медленно приближалось. Алдер задрожал от страха и ожидания, и прошептал:

– О любовь моя.

Но тень была слишком мала для Лилии. Это оказался ребенок лет двенадцати, мальчик или девочка, было не разобрать. Ребенок не обращал на них внимания и ни разу не взглянул поверх стены, а сразу подбежал к ней и уселся там. Алдер подошел поближе и увидел, что ребенок толкает и дергает камни: один, потом другой, пытаясь их расшатать.

Заклинатель что-то прошептал на Истинной Речи, ребенок бросил безучастный взгляд на него поверх стены и продолжал трогать камни, пытаясь расшатать их своими слабыми пальцами.

Это показалось Алдеру настолько отвратительным, что у него закружилась голова, и больше он ничего не помнил. Очнулся он в залитой солнцем комнате, лежа в кровати, дрожа от слабости, боли и холода.

За ним ухаживали — отстраненная, но улыбчивая хозяйка постоялого двора и коренастый бронзовокожий старик, которого привел Привратник. Алдер решил, что это колдун-знахарь. Лишь увидев в его руках посох из оливы, он понял, что это Мастер Травник, учитель целительского искусства Школы Волшебников на Роке.

Его присутствие принесло облегчение, и он смог усыпить Алдера. Он заварил какой-то отвар и заставил Алдера выпить его, воскурил траву, которая пахла как темная земля у корней сосны, и, сев у его кровати, завел долгий тихий напев.

– Но мне нельзя спать, – слабо возражал Алдер, чувствуя, как сон накрывает его подобно огромной темной волне. Целитель положил свою теплую ладонь ему на руку. В душу Алдера вошел мир, и он уснул без страхов. Рука целителя на его руке или на плече удержала его от возвращения на темный склон, к каменной стене.

Он проснулся, смог немного поесть, и вскоре вернулся Мастер Травник. Вернулись и теплый бледный отвар, пахнущий землей дымок, тихий напев без слов и мелодии, и прикосновение рук — и Алдер снова смог уснуть.

У целителя были обязанности в Школе, поэтому он мог приходить лишь на несколько часов ночью. За три дня Алдер достаточно поправился, чтобы снова есть самостоятельно, немного выходил в город днем, и снова мог связно мыслить и говорить. На четвертое утро три Мастера, Травник, Привратник и Заклинатель, явились к нему в комнату.

Алдер поклонился Заклинателю с трепетом в сердце, почти недоверием. Травник тоже был великим магом, но его искусство было сродни собственному ремеслу Алдера, и они понимали друг друга, а кроме того, он помнил доброе прикосновение Травника. Заклинатель же не имел дела с вещным миром, он занимался духом, мыслями и волей людей, занимался привидениями, смыслами. Его искусство было загадочным, опасным, полным угроз и риска. И он стоял тогда рядом с Алдером — там, не во плоти, на рубеже, рядом со стеной. С ним вернулись тьма и страх.

Сперва никто из троих магов не говорил. Если и было в них что-то общее, то было великое искусство молчания.

Тогда заговорил Алдер, с предельной искренностью, ибо меньшим здесь было не обойтись.

– Если я сотворил какое-то зло, из-за которого оказался там, или из-за которого там оказалась моя жена или другие души, если я могу как-то исправить его, я это сделаю. Но я не знаю, что я сотворил.

– Или что ты такое, – сказал Заклинатель.

Алдер онемел.

– Немногим дано знать, кто они или что они такое, – сказал Привратник. – Нам дан лишь проблеск знания.

– Расскажи нам, как ты попал туда в первый раз, – сказал Заклинатель.

И Алдер рассказал им. Три мага молча выслушали его и некоторое время молчали. Потом Заклинатель спросил:

– Думал ли ты о том, что значит пересечь это стену?

– Я знаю, что не смог бы вернуться.

– Лишь маги могут пересекать стену, будучи живыми, и лишь при великой необходимости. Травник может последовать со страждущим вплоть до стены, но если больной пересекает ее, он не идет за ним.

Заклинатель был такой высокий, широкоплечий и черноволосый, что Алдер подумал о медведе.

– Искусство, которым я владею, искусство Заклинания, позволяет нам вызывать мертвых через стену, на время, ненадолго, если есть нужда. Что до меня, я сомневаюсь, что какая-либо нужда может оправдать столь великое нарушение законов и равновесия мироздания. Я никогда не произносил этого заклинания. И никогда не пересекал стену. Но Верховный Маг спускался туда, и Король вместе с ним — чтобы исцелить рану, которую нанес миру волшебник по имени Коб.

– И когда Верховный маг не вернулся, Торион, который был тогда нашим Заклинателем, отправился в сухую землю искать его, – сказал Травник. – Он вернулся, но изменился.

– Нет нужды здесь об этом говорить, – сказал высокий мужчина.

– Может, и есть, – сказал Травник. – Быть может, Алдеру необходимо знать об этом. Мне кажется, Торион был слишком уверен в своих силах. Он слишком задержался там. Ему мнилось, что он сможет вызвать самого себя обратно к жизни, но назад вернулось лишь его умение, его сила, его честолюбие — воля к жизни, которая жизни не дает. А мы верили ему, потому что любили его. Так он уничтожал нас. Пока Ириан не уничтожила его.

Далеко-далеко от Рока, на острове Гонт, слушатель Алдера прервал рассказ.

– Как ты сказал? – спросил Ястреб.

– Ириан, – ответил Алдер

– Тебе знакомо это имя?

– Нет, господин мой.

– И мне незнакомо.

После паузы Ястреб продолжил тихо, словно с неохотой:

– Но Ториона я там видел. Там, в сухом краю, куда он отважился спуститься, чтобы найти меня. Мне было больно видеть его там. Я сказал ему, что он сможет вернуться через стену. – Он помрачнел и нахмурился. – К худу были сказаны эти слова. Ничто не говорится к добру между живыми и мертвыми. Но ведь я тоже любил его.

Они помолчали. Вдруг Ястреб поднялся, потянулся, потер ноги. Они оба походили немного. Алдер набрал себе воды из колодца, выпил. Ястреб достал садовую лопату и новый дубовый черенок для нее и принялся шлифовать ручку и обтачивать конец.

– Продолжай, Алдер, – сказал он, и Алдер продолжил свой рассказ.

Два мастера хранили молчание после того, как Травник рассказал о Торионе. Наконец Алдер осмелился спросить их о том, что мучило его: каким образом мертвые подходят к стене, и как туда приходят маги.

Заклинатель немедленно ответил:

– Путешествует дух.

Старый целитель отвечал более осторожно:

– Не во плоти мы пересекаем стену, ибо тело умершего остается здесь. И если маг отправляется туда в видении, спящее тело его остается здесь, и оно живое. И потому мы называем этого путешественника… то, что путешествует, покидая тело, душой, духом.

– Но ведь моя жена брала меня за руку, – сказал Алдер. Он не мог еще раз сказать им, что она целовала его в губы. – Я чувствовал ее прикосновение.

– Так тебе казалось, – сказал Заклинатель.

– Если они соприкасались, если появилась связь, – спросил Травник у Заклинателя, – не потому ли другие мертвые могут приходить к нему, звать его, даже касаться его?

– Потому-то он и должен противиться им, – сказал Заклинатель, бросив взгляд на Алдера. Его маленькие глаза горели огнем.

Алдеру это показалось обвинением, и притом несправедливым. Он возразил:

– Я стараюсь противиться им, господин мой. Я пытался. Но их там слишком много — и она с ними, и они страдают, кричат, просят меня.

– Они не могут страдать, – сказал Заклинатель. – Смерть кладет конец всякому страданию.

– Быть может, тень горя есть горе, – сказал Травник. – В том краю есть горы, и имя им Горе.

Привратник до сих пор молчал. Теперь он сказал своим тихим, спокойным голосом:

– Дар Алдера — чинить, а не разрушать. Вряд ли ему под силу разорвать эту связь.

– Раз он сотворил ее, то сможет и разорвать.

– Ужели он сотворил ее?

– Я не владею подобным искусством, господин мой, – сказал Алдер, настолько напуганный их речами, что сам заговорил с гневом в голосе.

– Тогда мне надлежит спуститься к ним, – сказал Заклинатель.

– Нет, друг мой, – сказал Привратник.

– Из всех нас — тебе в последнюю очередь, – сказал старый Травник.

– Но это мое искусство.

– И наше.

– Кто же тогда?

Привратник сказал:

– Похоже, Алдер — наш проводник. Он пришел к нам за помощью, но, может статься, он и поможет нам. Последуем же за его видениями все вместе, до стены, но не дальше.

И той ночью, когда Алдер наконец позволил сну победить себя и очутился на сером холме, с ним были и другие: он чувствовал теплоту присутствия Травника в холодном воздухе, видел образ Привратника, неуловимый и серебристый, как свет звезд, и огромную тень Заклинателя, напоминавшего своей мощью медведя.

В этот раз они стояли не у подножья холма, а выше по склону, лицом к вершине. Стена здесь шла по гребню холма и была низкой, чуть выше колена. Небо с немногочисленными звездами над ней было совершенно черным.

Ничто не двигалось.

«Будет тяжело идти вверх к стене», подумал Алдер. Раньше она всегда была ниже по склону.

Но если он сможет подняться, может быть, там будет Лилия, как в первый раз, он сможет подержать ее за руку, и маги приведут ее обратно вместе с ним. А вдруг он сможет перешагнуть через стену — такую невысокую — к ней.

Он начал подниматься по склону. Это было легко, совсем легко, он уже почти был там.

– Хара! – глубокий голос Заклинателя дернул его назад, как аркан на шее, как рывок поводка. Он споткнулся, сделал последний неверный шаг к стене, упал на колени и протянул руки к камням. Он кричал: «Спасите меня!» Но к кому он обращался? К магам или к теням за стеной?

Потом он почувствовал на плечах руки, живые руки, сильные и теплые, и оказался в комнате, где Травник и правда держал его за плечи, а вокруг горел белым светом волшебный огонь.

Старый лекарь сел на кровать и некоторое время успокаивал его, ибо он трясся, дрожал и всхлипывал. «Я не могу», повторял он без конца, и снова не знал, говорит он это магам или мертвецам.

Когда страх и боль начали отступать, он почувствовал себя совершенно обессилевшим, и почти без интереса взглянул на мужчину, вошедшего в комнату. Тот был светлокож и светловолос, с глазами цвета льда. С дальнего Севера, с Энваса или Бересвека, подумал Алдер.

Человек обратился к магам:

– Чем занимаетесь, друзья мои?

– Рискуем, Азвер, – ответил старый Травник.

– Неспокойно на границе, Путеводитель – сказал Заклинатель.

Они рассказали ему, в чем дело. Алдер чувствовал их уважение к этому человеку, их радость от того, что он здесь.

– Отпустите ли вы его со мной? – спросил Путеводитель, когда они закончили, и повернувшись к Алдеру, сказал: – Ты сможешь не бояться своих снов в Имманентной Роще. И тогда нам не будет нужды бояться твоих снов.

Все согласились. Путеводитель кивнул и исчез. Его там больше не было.

Его там не было и до того: то был лишь образ, изображение. Впервые Алдер увидел великое могущество Мастеров в действии, и, пожалуй, испугался бы, не будь он таким усталым, что ни удивляться, ни бояться уже не было сил.

Он последовал за Привратником в ночь, по улицам мимо стен Школы, через поля мимо высокого круглого холма, по берегу ручья, тихо напевавшего свою струящуюся песню. Впереди показался лес высоких деревьев, увенчаных облаком звездного света.

Мастер Путеводитель явился навстречу по тропе, выглядел он в точности так, как в комнате. Они с Привратником обменялись несколькими словами, и Алдер последовал за Путеводителем в глубь Рощи.

– Деревья окружены тьмой, – сказал Алдер Ястребу, – но под ними не темно. Там светло и — легко.

Его слушатель кивнул, слегка улыбаясь.

– Как только я там оказался, я понял, что смогу заснуть. Мне казалось, как будто я спал все это время, и видел дурной сон, и только теперь, здесь, проснулся по-настоящему. Путеводитель привел меня к огромному дереву и показал мне ложе среди корней, заполненное мягкими опавшими листьями. Я лег и уснул. Не могу выразить, как это было хорошо.

ПОЛУДЕННОЕ солнце начинало припекать. Они вошли в дом, хозяин достал хлеб, сыр и немного сушеного мяса. Пока они ели, Алдер осматривался. В доме была только одна комната с маленьким альковом в западной стене. Зато она была просторна, а дом добротно построен: с блестящим полом из широких досок, толстыми балками и глубоким каменным очагом.

– Благородный дом, – сказал Алдер.

– Старый. Его называют домом Старого мага. Не в мою честь и не в честь моего учителя Айхала, который жил здесь, а в честь его учителя, Хелета, который вместе с ним остановил землетрясение. Добрый дом.

Алдер немного поспал под деревом, там, куда солнце проникало сквозь шелестящую листву. Хозяин тоже отдохнул, правда, недолго: когда Алдер проснулся, под деревом стояла внушительная корзина, полная небольших золотых слив, а Ястреб чинил ограду на козьем пастбище выше по склону. Алдер пошел помогать ему, но работа была закончена. Коз, правда, и след простыл.

– Молока не дает ни та, ни другая, – ворчал Ястреб, когда они возвращались домой. – Делать им нечего, кроме как искать новые дырки в ограде. Я держу их, чтобы они меня злили … Первое заклинание, которое я выучил, предназначалось для созывания коз. Тетка научила. Теперь-то от него не больше пользы, чем от любовной песни. Пойду-ка лучше взгляну, не забрались ли они на огород к вдовцу. Ты, наверное, не сможешь позвать козу волшебством?

Две бурых козы и вправду вторглись на капустное поле на краю деревни. Алдер повторил заклинание, которое сказал ему Ястреб:

Нот хирт малк ман,
Хиолк хан мерт хан!

The goats gazed at him with alert disdain and moved away a little. Shouting and a stick got them out of the cabbages onto the path, and there Sparrowhawk produced some plums from his pocket. Promising, offering, and cajoling, he slowly led the truants back into their pasture.

Козы посмотрели на него со сторожким пренебрежением и слегка отступили назад. Криками и палкой удалось заставить их покинуть капустные грядки и выйти на дорогу. Там Ястреб достал из кармана несколько слив. Обещаниями, предложениями и лестью он постепенно вернул нарушительниц на пастбище.

– Странные животные, – сказал он, запирая ворота. – Никогда не знаешь, что у них на уме.

Алдер подумал, что он никогда не знает, что на уме у хозяина, но промолчал.

Когда они снова уселись в тени, Ястреб сказал:

– Путеводитель не северянин. Он карг. Как и моя жена. Он был воином с Карего-Ат. Единственный человек из тех земель, о котором я слышал, кто явился на Рок. У каргов нет волшебников. Они не доверяют никакому волшебству. Зато они сохранили больше знаний о Древних Силах Земли, чем мы. А этот человек, Азвер, услышал какую-то байку об Имманентной Роще и решил, что там должно быть средоточие всякой силы на земле. Так что он оставил своих богов и свой язык и отправился на Рок. Пришел к нашим дверям и сказал: «Научите меня жить в том лесу!» И мы учили его, пока он не начал учить нас… Так он стал нашим Мастером Путеводителем. Он не кроткий человек, но ему можно верить.

– Я не мог его бояться, – сказал Алдер. – С ним мне было легко. Он брал меня с собой в глубь леса.

Оба немного помолчали, вспоминая поляны и галереи этого леса, свет солнца и звезд в его листве.

– Это сердце мира, – сказал Алдер.

Ястреб посмотрел на восток, вверх, на склоны горы Гонт, заросшие темным лесом.

– Я отправлюсь побродить вон в тех лесах, как только наступит осень, – сказал он.

Немного помолчав, он попросил:

– Скажи мне, что посоветовал тебе Путеводитель, и почему он отправил тебя ко мне.

– Он сказал, господин мой, что ты знаешь о… о сухом крае больше любого из ныне живущих и потому, возможно, поймешь, почему души являются оттуда ко мне, умоляя освободить их.

– Говорил ли он, почему, по его мнению, подобное могло случиться?

– Да. Он сказал, что, быть может, мы с женой не могли расставаться, могли только соединяться. Что это не дело моих только рук, но наших с ней, потому что мы притягиваемся друг к другу, как капли ртути. Но Мастер Заклинатель не согласился. Он сказал, что лишь великая сила магии может подобным образом нарушать порядок мироздания. Я рассказал им, что мой старый учитель Баклан тоже прикасался ко мне, и Заклинатель предположил, что он мог обладать силой мага, при жизни скрытой, но теперь явившей себя.

Ястреб какое-то время размышлял.

– Когда я жил на Роке, я, пожалуй, смотрел бы на это так же, как Заклинатель. Там я не знал силы могущественней магии. Даже Древние Силы Земли, так я думал… Если Заклинатель, с которым ты встретился — тот о ком, я думаю, он прибыл на Рок мальчишкой. Мой старый друг Ветч с Иффиша послал его учиться к нам. Там он и остался. Вот в чем разница между ним и Азвером, Путеводителем. Азвер вырос сыном воина, сам был воином, жил среди мужчин и женщин, в гуще жизни. То, от чего учеников ограждают стены Школы, у него в плоти и в крови. Он знает, что мужчины и женщины любят, занимаются любовью, женятся… Прожив пятнадцать лет вне тамошних стен, я склоняюсь к тому, что Азвер ближе к истине. Узы, соединяющие вас, сильней различия между жизнью и смертью.

Алдер поколебался немного.

– Я думал, что так может быть. Но мне кажется… бесстыдным так думать. Мы любили друг друга, любили больше, чем я умею выразить, но была ли наша любовь больше всякой любви до нас? Была ли она больше любви Морреда и Эльфарран?

– Быть может, не меньше ее.

– Как такое может быть?

Ястреб посмотрел на него, словно восхищаясь чем-то, и ответил с осторожностью, от которой Алдер почувствовал себя польщенным.

– Видишь ли, – медленно начал он, – иногда встречается страсть, в пору своей весны оборванная злой судьбой или смертью. Она обрывается в расцвете своей красоты, и потому именно о ней поют певцы и слагают стихи поэты: любовь, переживающая годы. Такой была любовь Юного короля и Эльфарран. Такой была твоя любовь, Хара. Она была не больше, чем любовь Морреда, но была ли его любовь больше твоей?

Алдер задумавшись, не ответил.

“There’s no less or greater in an absolute thing,” Sparrowhawk said. ‘All or nothing at all, the true lover says, and that’s the truth of it. My love will never die, he says. He claims eternity. And rightly. How can it die when it’s life itself?

– В абсолютном нет великого и малого, – сказал Ястреб. – Все или ничего, говорит влюбленный, и это правда. Любовь моя не умрет, говорит он. Он притязает на вечность. И он прав. Как может умереть его любовь, когда она и есть жизнь? Что мы знаем о вечности, кроме проблеска, который является нам, когда мы соединены этими узами?

Он говорил тихо, но горячо. Потом откинулся назад и, помолчав, продолжил с полуулыбкой:

– Об этом поет каждый сельский парень, это знает каждая мечтающая о любви девушка. Но для Мастеров острова Рок это вещь неведомая. Путеводитель, возможно, узнал ее рано. Я — поздно. Очень поздно. Но было еще не слишком поздно.– Он снова взглянул на Алдера, огонь в его глазах все еще вызывающе горел. – Ты испытал это.

– Да.

Алдер судорожно втянул в себя воздух. Некоторое время спустя он сказал:

– Может быть, они вместе, там, в темном краю, Морред и Эльфарран.

– Нет, – сказал Ястреб с жестокой уверенностью.

– Но если узы истинны, что может их разбить?

– Там нет влюбленных.

– Тогда что же они такое, что же они там делают, в том краю? Ты был там, ты пересекал стену. Ты ходил среди них и разговаривал с ними. Расскажи же мне!

– Хорошо.

Но некоторое время Ястреб молчал.

– Я не люблю думать об этом, — наконец произнес он. Почесал затылок и нахмурился.

– Ты видел… Ты видел эти звезды. Маленькие, злые звезды, что никогда не движутся. Там нет луны. Там нет восхода… Там есть дороги, если спуститься вниз. Дороги и города. На холме есть трава, мертвая трава. Но внизу ничего нет, кроми пыли и скал. Там не растет ничего. Города темны. Несчетные множества мертвых стоят на улицах или ходят по дорогам без всякой цели. Они не разговаривают. Они не касаются друг друга. Никогда не касаются. – Голос его звучал тихо и сухо. – Там Морред проходит мимо Эльфарран, не повернув головы, и она не смотрит на него… Там нет воссоединения, Хара. Там не бывает уз. Мать не обнимает там ребенка.

– Но моя жена явилась ко мне, – воскликнул Алдер, – она звала меня, она целовала меня в губы!

– Это правда. И раз твоя любовь не более велика, чем любая другая смертная любовь, раз вы с ней не могучие волшебники, чья сила может изменять законы жизни и смерти, значит… значит есть здесь что-то помимо вас. Что-то происходит, что-то меняется. И хотя это происходит через тебя и с тобой, ты — орудие, а не причина.

Ястреб поднялся на ноги и зашагал вдоль скалы к началу тропы и обратно. Он был весь как будто заряжен, почти дрожал от напряжения, словно ястреб, готовый камнем упасть с неба на свою добычу.

– Ведь твоя жена сказала тебе, когда ты назвал ее истинным именем, «Это больше не мое имя»?

– Да, – прошептал Алдер.

– Но как такое может быть? Мы, имеющие истинные имена, сохраняем их, когда умираем, это обиходное имя забывается… Имена — загадка и для мудрых, уверяю тебя, но, насколько мы понимаем, истинное имя — слово Истинной речи. Вот почему лишь человек, обладающий даром, может узнать имя ребенка и дать ему его. И имя связано с человеком, жив он или мертв. Все искусство Заклинателя, искусство призывания заключено в этом… И вот, когда Мастер позвал твою жену ее истинным именем, она не явилась к нему. Ты позвал ее обиходным именем, Лилия, и к тебе она пришла. Потому ли, что ты истинно знал ее?

Он поглядел на Алдера остро и испытующе, будто видел что-то помимо человека, сидящего перед ним. Потом он продолжил:

– Когда мой учитель Айхал умирал, моя жена была здесь с ним, и, умирая, он сказал ей: «Изменилось, все изменилось!» Он смотрел поверх стены. С какой стороны, мне неведомо.

С тех пор и в самом деле многое изменилось: на троне Морреда появился король, а Рок остался без Верховного мага. Но не только это, не только это. Я видел, как ребенок призывает дракона Калессина, Старейшего, и Калессин является к ней, называя ее дочерью, как зову ее я. Что это значит? Что значит появление драконов над островами запада? Король послал к нам на Гонт корабль, с просьбой к моей дочери Теану прибыть, чтобы посоветоваться с ней о драконах. Народ боится, что старый договор нарушен, что драконы явятся жечь поля и города, как они делали до сражения Эррет-Акбе с Ормом. А теперь, на рубеже жизни и смерти, душа отказывается от уз своего имени… Я не понимаю этого. Все, что я знаю — грядут перемены. Все меняется.

В его голосе не было страха, лишь яростное торжество.

Алдеру это было непонятно. Он слишком многое потерял и был слишком изнурен борьбой с непонятными и неуправляемыми силами. Но сердце его откликнулось на эту отвагу.

– Да изменится оно к лучшему, господин мой, – сказал он.

– Да будет так, – сказал старший мужчина. – Но измениться должно.

КОГДА жара спала, Ястреб сказал, что ему надо сходить в деревню. Он взял с собой корзину со сливами, пристроив внутри корзинку с яйцами.

Алдер пошел с ним, и по дороге они разговаривали. Когда Алдер понял, что Ястреб обменивает фрукты, яйца и другие продукты своего маленького хозяйства на ячмень и пшеничную муку, что хворост, которым он топил, терпеливо собран в лесу, что из-за недойных коз ему приходится есть прошлогодний сыр, удивлению Алдера не было конца: как мог Верховный Маг Земноморья есть из горсти? Неужто собственные земляки не чтили его?

Они вошли в деревню. Женщины захлопывали двери, завидев старика. Торговец принял яйца и сливы, молча подвел итог на дощечке, лицо его было мрачно, глаза опущены.

Ястреб добродушно сказал: «Ну, доброго дня тебе, Идди», – но не получил ответа.

– Господин мой, – спросил Алдер, когда они шли назад, – знают ли они, кто ты такой?

– Нет, – ответил бывший Верховный маг, бросив на него колючий взгляд искоса, – и да.

– Но… – Алдер от возмущения потерял дар речи.

– Они знают, что я не обладаю волшебной силой, и все же есть во мне что-то непонятное. Они знают, что я живу с чужеземкой, каргской женщиной. Они знают, что наш ребенок — что-то вроде ведьмы, только хуже, потому что ее лицо и руки обожжены огнем и потому что она сама сожгла лорда Ре Альби, или столкнула его с обрыва, или убила его сглазом — их рассказы разнятся. Они, правда, уважают дом, в котором мы живем, потому что он принадлежал Айхалу и Хелету, а мертвые волшебники — хорошие волшебники… Ты горожанин, Алдер, с острова, входившего в королевство Морреда. Деревня на Гонте — совсем другое дело.

– Но зачем ты остаешься здесь, господин? Ведь король, разумеется, оказал бы тебе все почести…

– Я не желаю почестей, – оборвал его старик с яростью, заставившей Алдера надолго замолкнуть.

Они зашагали дальше. Когда они подошли к дому у обрыва, Ястреб снова заговорил:

– Вот мое орлиное гнездо.

Они выпили по стакану красного вина на ужин и еще по стакану на улице, наблюдая за заходом солнца. Говорили немного. Боязнь ночи, боязнь снов снова начала проникать в сердце Алдера.

– Я не целитель, – сказал хозяин, – но, может быть, смогу повторить, то, что сделал Мастер Травник, чтобы дать тебе уснуть.

Алдер вопросительно посмотрел на него.

– Я думал над этим, и мне кажется, что в тот раз от темного холма уберегло тебя вовсе не заклинание, а прикосновение живой руки. Если тебе хочется, мы можем попробовать.

Алдер отказывался, но Ястреб сказал:

– Я и так по полночи не сплю.

Поэтому гость улегся на низкой кровати в углу большой комнаты, а хозяин уселся рядом, смотрел в огонь и клевал носом. На гостя он тоже посматривал, и заметил, что тот наконец уснул. Вскоре спящий дернулся во сне и задрожал. Ястреб положил руку ему на плечо. Алдер, лежавший на боку, шевельнулся, вздохнул, расслабился и продолжал спать.

Ястребу было приятно, что хоть это в его силах. Почти как волшебник, сказал он себе с легким сарказмом.

Спать не хотелось, напряжение не покидало его. Он думал о рассказе Алдера и об их дневном разговоре. Он снова видел, как Алдер произносит заклинание для призывания коз, стоя на тропе рядом с капустным полем, видел, как высокомерно безразличны козы к бессильным словам. Припомнилось, как он сам, бывало, называл имя перепелятника, луня, серого орла, вызывая их с неба, вспомнилось хлопанье крыльев, стальная хватка когтей и яростный взгляд золотистых глаз в упор… Ничего этого не осталось. Он мог хвастать, называя этот дом своим гнездом, но крыльев у него не было.

Зато у Теану они были. Она могла располагать крыльями дракона.

Огонь догорел. Он покрепче обернул вокруг себя овчину, прислонился затылком к стене, все еще держа руку на теплом расслабленном плече Алдера. Ему нравился этот человек, и он чувствовал к нему жалость.

Надо будет завтра попросить его починить зеленый кувшин.

Трава у стены была короткая, сухая, мертвая. Не было ветра, она не двигалась, не шуршала.

Он вздрогнул, встал было со стула, но после мгновенного замешательства снова положил руку Алдеру на плечо, слегка сжал его и прошептал:

– Хара! Вернись, Хара!

Алдер задрожал, потом расслабился. Еще раз вздохнул, повернулся к стене и затих.

Ястреб все еще держал руку на плече у спящего. Как же он сам очутился у стены, сложенной из камней? У него не было больше власти являться туда. Как и прошлой ночью, душа Алдера, путешествуя, увлекла его с собой, к рубежу темного края.

Сон слетел с него. Он сидел в темноте, глядя в чуть более светлый квадрат западного окна, полный звезд.

Трава у стены… Она не росла за стеной, у подножья холма, в тусклом, сухом краю. Он сказал Алдеру, что там ничего не было кроме пыли да скал. Он видел эту черную пыль, эти черные скалы. Мертвые русла рек, где никогда не бежала вода. Там не было ничего живого. Ни птицы, ни прячущейся полевой мыши, ни блеска и гуденья маленьких насекомых, созданий солнца. Лишь мертвецы, с пустыми глазами и безучастными лицами.

Но разве птицы не умирают?

A mouse, a gnat, a goat - a white-and-brown, clever, hoofed, yellow-eyed, shameless goat, Sippy who had been Tehanu's pet, and who had died last winter at a great age - where was Sippy?

Мышь, мошка, коза — бело-бурая, хитрая желтоглазая коза, бесстыжая, с острыми копытцами, Сиппи, любимица Теану, умершая прошлой зимой в невообразимо преклонном возрасте — где она, где Сиппи?

Ее нет там, в сухом краю, в мертвом краю. Она умерла, но ее нет там. Она была на своем месте — в земле. В земле, в свете, в ветре, в воде, прыгающей по камням, в желтом глазу солнца.

Почему же тогда, почему…

Now, fascinated, he watched Alder’s hands. Slender, strong, deft, unhurried, they cradled the shape of the pitcher, stroking and fitting and settling the pieces of pottery urging and caressing, the thumbs coaxing and guiding the smaller fragments into place, reuniting them, reassuring them. While he worked he murmured a two-word, tuneless chant. They were words of the Old Speech. Ged knew and did not know their meaning. Alder’s face was serene, all stress and sorrow gone: a face so wholly absorbed in time and task that timeless calm shone through it.

ОН смотрел, как Алдер чинит кувшин. Пузатый, нефритово-зеленый, любимый кувшин Тенар — она привезла его прямо с Дубовой фермы, давным-давно. На днях он выскользнул у Ястреба из рук, когда он брал его с полки. Он собрал два больших куска и маленькие осколки со смутным желанием когда-нибудь склеить их, чтобы оставить кувшин хотя бы как украшение, и положил в корзину. Всякий раз, как глаз его падал на эти осколки, он злился от своей неловкости.

Теперь он завороженно наблюдал за руками Алдера. Тонкие, сильные, ловкие, неторопливые, они качали кувшин, лепили форму, гладили и прилаживали, устраивали куски, торопили и ласкали, большие пальцы придерживали мелкие черепки на местах, воссоединяя, утешая. За работой он шепотом напевал песню из двух слов и вовсе без мелодии. Слова были из Истинной Речи. Гед знал и не знал, что они значат. Лицо Алдера было безмятежно, его покинули всякое напряжение и горе, лицо человека, настолько поглощенного временем и работой, что безвременное спокойствие проступало на нем.

Он отнял руки от кувшина, ладони раскрылись, как раскрывается цветочный бутон. Кувшин стоял на дубовом столе, снова целый.

Он посмотрел на него с молчаливым удовлетворением.

Когда Гед поблагодарил его, он сказал:

– Это было нетрудно. Сколы были очень чистые. Хорошая работа, отличная глина. Это дрянные вещи тяжело чинить.

– У меня есть кое-какая мысль, как дать тебе поспать, – сказал Гед. Алдер сегодня проснулся с первыми лучами солнца и встал, чтобы дать хозяину выспаться: тот улегся на своей кровати и проспал до полудня, но долго так продолжаться не могло.

– Пойдем со мной, – сказал старик, и они отправились вглубь острова по тропе, которая огибала козье пастбище и вилась между холмами, среди небольших полузаброшенных полей и островков леса. Гонт казался Алдеру дикой глушью, неухоженным и беспорядочным краем, над которым царила, хмурясь, поросшая густыми зарослями гора.

– Мне кажется, – говорил на ходу Ястреб, – раз уж мне удалось добиться того же, что и Мастер Травник, просто положив руку тебе на плечо, то и другие, может быть, смогут тебе помочь. Если ты не против животных.

– Животных?

– Понимаешь, – начал было Ястреб, но тут его прервало какое-то странное существо, выскочившее навстречу по тропе. Оно было завернуто во множество юбок и шалей, обуто в высокие кожаные сапоги, а из волос во все стороны торчали перья.

– О, Мастеръяст, Мастеръяст! – кричало оно

– Ну здравствуй, Вереск. Тише, тише, – сказал Ястреб. Женщина остановилась и принялась раскачиваться из стороны в сторону, перья в прическе закачались, на лице появилась широкая улыбка.

– Она знала, что ты идешь! – завопила она. – Она сложила из пальцев клюв ястреба, вот так, видишь, вот так, и сказала мне иди, иди, иди, вот так, рукой! Она знала, что ты идешь!

– Я и правда иду.

– К нам?

– К вам. Вереск, это мастер Алдер.

– Масталдер, – прошептала она, вдруг затихая, осознавая присутствие еще одного человека. Она замкнулась, съежилась, потупилась.

Никаких кожаных сапог на ней не было. Ее голые ноги были до колен покрыты ровным слоем блестящей высыхающей грязи. Юбки были подобраны, заткнуты за пояс.

– Никак, лягушек ловила, Вереск?

Она безучастно кивнула.

– Пойду скажу тетушке, – начав шепотом, закончила криком она и унеслась по тропе обратно.

– Добрая душа, – сказал Ястреб. – Она помогала когда-то моей жене. А теперь живет с нашей колдуньей и помогает ей. Не думаю, что ты будешь возражать против посещения дома колдуньи?

– Ни за что на свете, господин мой.

– А многие возражают. И знать, и простонародье, волшебники и колдуны.

– Лилия, моя жена, была колдуньей.

Ястреб наклонил голову и какое-то время шел молча.

– Как она узнала о своем даре, Алдер?

– Она родилась с ним. В детстве она иногда возвращала сломанные ветром ветви на деревья, а другие дети приносили ей свои сломанные игрушки. Но отец бил ее по рукам, если заставал за этим. Ее родители были влиятельными людьми в своем городе. Уважаемыми людьми, – сказал Алдер своим ровным, мягким голосом. – Они не хотели, чтобы она водилась с колдуньями, потому что тогда ее не взял бы в жены приличный человек. Поэтому ей приходилось учиться самой и держать это в тайне. А колдуньи городка отказывались учить ее, даже если она просила — из страха перед ее отцом. А потом явился какой-то богач — сватать ее, ибо она была прекрасна, как я говорил тебе, господин мой. Прекраснее, чем я умею выразить. Отец сказал ей, что выдаст ее замуж. Той ночью она сбежала. Какое-то время она скиталась в одиночестве. Порой ее брала к себе какая-нибудь ведьма, но она зарабатывала себе на хлеб своим ремеслом.

– Таон – небольшой остров.

– Ее отец не искал ее. Он сказал, что никакая ведьма-лудильщица не дочь ему.

Ястреб снова склонил голову.

– А потом она услышала о тебе и пришла к тебе.

– Она научила меня большему, чем я мог научить ее, – сказал Алдер серьезно. – У нее был великий дар.

– Верю.

Они вышли не то к маленькому дому, не то к большой хижине, наполовину ушедшей в землю. Хижину окружали заросли ведьминого орешника и ракитника. На крыше стояла коза, громко жаловались бродившие вокруг черные с белыми пятнами курицы, небольшая ленивая овчарка поднялась на ноги, поразмыслила, решила не лаять и завиляла хвостом.

Ястреб подошел к низкой двери, наклонился.

– А вот и мы, тетушка! – сказал он. – Я привел к тебе гостя, Алдера с острова Таон, человека с даром. Он умеет чинить, и отлично умеет, сам видел. Помнишь зеленый кувшин Тенар? Я, неуклюжий старый дурень, его разбил на днях, а Алдер сегодня починил.

Он вошел в хижину, и Алдер последовал за ним. На стуле с подушками сидела старуха. Стул стоял у двери, так что она могла смотреть на залитый солнцем двор. Из ее редких волос торчали перья, на коленях устроилась рябая курочка. Колдунья улыбнулась Ястребу с очаровательной нежностью и вежливо кивнула гостю. Курочка проснулась, закудахтала и убралась восвояси.

– Это Мох, – сказал Ястреб, – колдунья, одаренная многими достоинствами, величайшее из которых — доброта.

Алдеру подумалось, что примерно так Верховный маг Рока мог представить великого волшебника знатной госпоже. Он поклонился. Старуха кивнула и негромко рассмеялась.

Она сделала круговой жест левой рукой, вопросительно глядя на Ястреба.

– Тенар? Теану? – переспросил он. – Все еще в Хавноре, у короля, насколько я знаю. Они, должно быть, хорошо там проводят время: посмотрят большой город, дворцы.

– Я сделала нам короны,

Aunty Moss, becoming aware of her own peculiar headdress, batted ineffectively at the feathers with her left hand and grimaced.
“Crowns are heavy,” Sparrowhawk said. He gently plucked the feathers from the thin hair.

– закричала Вереск, вынырнув из какой-то пахучей темной груды в глубине хижины. – Как у королей да королев, видишь? – Она пригладила куриные перья, торчавшие во все стороны из густой гривы волос. Тетушка Мох осознала необычность своей прически, несколько раз безуспешно помахала рукой, пытаясь стряхнуть перья, и недовольно поморщилась.

– Короны тяжелы, – сказал Ястреб, осторожно выбирая перья из ее редких волос.

– А кто королева, Мастъястреб? – крикнула Вереск. – Кто королева? Баннен — король, а королева кто?

– У короля Лебаннена нет королевы, Вереск.

– А почему? Должна быть! Почему нет?

– Может быть, он ищет себе королеву.

– Он женится на Теану! – закричала женщина в восторге. – Он…

Алдер увидел, как изменилось лицо Ястреба, замкнулось, застыло как скала. Он ответил лишь:

– Сомневаюсь.

Он тихонько погладил перья, которые вытащил из волос тетушки Мох.

– Я пришел просить тебя об одолжении, тетушка Мох, как всегда.

Она взяла Ястреба за руку здоровой рукой с нежностью, глубоко тронувшей Алдера.

– Я хочу одолжить одного из твоих щенков.

Вид у Мох стал несчастный. Вереск, потаращившись на Ястреба, заорала:

– Щенки! Тетушка Мох, щенки! Но ведь их нет!

Старуха сокрушенно кивнула, погладив руку Ястреба.

– Кто-то взял их?

– Самый большой выбрался и, видать, в лес убежал, да там его кто-то и убил, потому что он не вернулся. А потом старый Бродяжник пришел и говорит, что ему нужны овчарки, дескать, он может обоих взять и натаскать, вот тетушка и отдала их ему, они ведь гонялись за снежинкиными новыми цыплятами, да и в доме все норовили вверх дном перевернуть, проказники.

– Ну, Бродяжнику придется попотеть, пока он их натаскает, – сказал Ястреб с полуулыбкой. – Я рад, что он их получил, жаль только, я хотел одолжить одного на пару ночей. Ты брала их с собой в постель, Мох?

Она кивнула, все еще опечаленная. Потом она немного просветлела, наклонила голову и мяукнула. Ястреб непонимающе заморгал, но Вереск поняла.

– А! Котята! – закричала она. – Малышка Серая принесла четверых, а старый Черныш одного прикончил, пока мы не смотрели, но где-то тут еще двое или трое должны быть. Они теперь почти каждую ночь спят с нами, после того как забрали щенков. Кис-кис, где ты, кис-кис!

После длительных поисков в темной хижине, сопровождавшихся столкновениями, воплями и пронзительным фальшивым мяуканьем, она появилась с серым котенком, который жалобно пищал у нее в руках.

– Вот один! – завопила она и швырнула котенка Ястребу. Тот неловко поймал его. Котенок немедленно укусил его за руку.

– Ну, ну, – попробовал Ястреб успокоить котенка. – Тише, тише. – Котенок изобразил рык и попытался снова его укусить. Мох пошевелилась, и Ястреб опустил маленького зверька ей на колени. Она погладила его своей тяжелой рукой. Котенок мгновенно успокоился, потянулся, взглянул ей в глаза и заурчал.

– Если позволишь, я одолжу его у тебя.

Старая колдунья подняла руку в королевском жесте, который ясно говорил: с радостью, он твой.

– Тут у мастера Алдера дурные сны, и я подумал, может, если рядом будет животное, ему будет полегче.

Мох серьезно кивнула, посмотрела на Алдера и, посадив котенка на ладонь, протянула ему. Алдер принял его с некоторой опаской. Котенок не фыркал и не кусался. Он взобрался вверх по рукаву и устроился у него на шее, под волосами, которые Алдер носил свободно собранными на затылке.

Когда они шли обратно к дому Старого мага, котенок сидел у Алдера за пазухой, а Ястреб объяснял:

– Однажды, когда я был новичком в искусстве, меня попросили вылечить ребенка от лихорадки. Я знал, что мальчик умирает, но не мог заставить себя отпустить его. Я попытался последовать за ним. Чтобы вернуть его. Через стену, сложенную из камней… А потому здесь, в этом мире, я сам упал замертво у кровати ребенка. Там была колдунья, которая угадала, в чем дело, и заставила людей отнести меня домой и положить на кровать. А дома меня ждал зверек, с которым я подружился мальчишкой на Роке, дикий зверек, который пришел ко мне сам и остался со мной. Отак. Ты знаешь их? По-моему, на севере они не водятся.

Алдер поколебался. Он сказал:

– Я знаю о них только из Песни, которая рассказывает о маге, явившемся ко двору Терренона на Осскиле. Отак попытался предупредить его о геббете, который преследовал его. И маг победил геббета, но зверек был пойман и погиб.

Шагов двадцать Ястреб прошел молча.

– Да, – сказал он. – Ну так вот. Мой отак спас мне жизнь еще раз, когда я по глупости своей застрял с другой стороны стены, когда тело мое лежало здесь, а душа заблудилась там. Отак явился и принялся лизать меня, как они вылизывают своих детей и себя, как делают кошки, очень своим сухим языком он касался меня и возвращал меня к жизни, возвращал меня в свое тело. И он дал мне не только жизнь, но и знание, не хуже любого, преподанного мне на Роке… Но, как видишь, я забываю все, что знал.

Я говорю «знание», хотя это больше похоже на загадку. В чем различие между нами и животными? В языке? Все животные умеют говорить: «приди», «берегись», и многое другое. Но они не могут рассказывать историй, и они не могут говорить неправду. Мы — можем.

Но драконы говорят, они говорят на Истинной Речи, языке Созидания, в котором нет лжи, в котором рассказать значит воплотить! А мы называем драконов животными…

Так, может быть, различие не в языке. Может быть, различие вот в чем: животным неведомо ни добро, ни зло. Они поступают так, как должны. Мы можем называть их поступки полезными или вредными, но добро и зло принадлежат нам, ибо мы выбираем, как поступать. Драконы опасны, это правда. Они могут нанести вред, это тоже правда. Но они не злы. Они ниже нашей морали, если угодно, подобно всякому животному. Или выше ее. Они не имеют с нею ничего общего.

Нам приходится выбирать снова и снова. Животным нужно лишь быть и делать. Мы в ярме, они свободны. Так что иметь рядом с собою животное значит познать немного свободы…

Прошлой ночью я думал о том, что у колдуний часто бывает спутник. У моей тетки был старый пес, который никогда не лаял. Она называла его Передовым. А у Верховного мага Неммерля, когда я прибыл на остров Рок, был ворон, который всюду за ним следовал. И еще я вспомнил молодую женщину, которую я когда-то знал, она носила маленького дракона-ящерку, харекки, вместо браслета. Наконец я вспомнил своего отака. Тогда я подумал: если Алдеру, чтобы остаться по эту сторону стены, нужно тепло прикосновения, чем плохо животное? Они знают жизнь, но им неведома смерть. Может быть, кошка или собака окажутся не хуже, чем Мастер Рока…

Так оно и оказалось. Котенок, очевидно, довольный тем, что выбрался из дома, где были собаки, бродячие коты, несушки и непредсказуемая Вереск, очень старался показать себя надежным и старательным котом, рыскал по дому в поисках мышей, ездил на плече у Алдера, спрятавшись под волосами, когда тот позволял. А когда Алдер лег спать, котенок немедленно устроился, тихонько урча, у него под подбородком. Алдер проспал всю ночь без снов, а когда проснулся, обнаружил, что котенок сидит у него на груди и чистит уши с видом молчаливой добродетели.

Правда, когда Ястреб попытался определить пол котенка, он зашипел и принялся отбиваться.

– Ну ладно, – сказал Ястреб, поспешно убирая руки, – как хочешь. Это либо кот, либо кошка, Алдер, можешь быть уверен.

– Я не буду давать ему имя, – сказал Алдер. – Котята гаснут, как свечи. Если даешь имя, потом больше горюешь.

В тот день они, по предложению Алдера, отправились чинить забор вокруг козьего пастбища, Ястреб с внутренней стороны, Алдер с наружной. Когда они находили кол, начинавший подгнивать или ослабшую планку, Алдер проводил руками вдоль дерева, утрясая и вытягивая, выравнивая и укрепляя, в горле и в груди у него еле слышно звучал напев почти без слов, а лицо было спокойным и сосредоточенным.

Один раз, наблюдая за ним, Ястреб пробормотал:

– И я принимал все это как должное!

Алдер, сосредоточившись на работе, не спросил у него, что он хотел сказать.

– Ну вот, – сказал он, – готово, будет держать. И они пошли дальше, сопровождаемые двумя любопытными козами, которые бодали и толкали починенные места, словно проверяя их.

– Я подумал, – сказал Ястреб, – что хорошо бы тебе поехать в Хавнор.

Алдер посмотрел на него в тревоге.

– Но… — начал он. — Я думал… раз уж я нашел способ не попадать больше… туда… то мог бы отправиться домой, на Таон. — Он переставал верить своим словам, пока произносил их.

– Ты мог бы, но, мне кажется, это было бы неразумно.

Алдер сказал неохотно:

– Защищать человека от полчищ мертвецов — многовато для одного котенка.

– Да.

– Но я… что мне делать в Хавноре? – И, со внезапной надеждой: – Поедешь ли ты со мной?

Ястреб один раз отрицательно покачал головой.

– Я остаюсь здесь.

– Господин Путеводитель…

– Отправил тебя сюда.

"In all my glory" he said.
"Beh," said the brown goat behind him.

А я отправляю тебя к тем, кто должен выслушать тебя и выяснить, что значит твой рассказ… Говорю тебе, Алдер, я думаю, в глубине души Путеводитель убежден, что я все еще тот, кем был. Он думает, я просто прячусь тут, в лесах Гонта, и появлюсь, когда во мне будет нужда. – Старик бросил взгляд вниз, на свои потные залатанные штаны и пыльные башмаки, и засмеялся. – Во всем моем величии.

– Бе, – сказала бурая коза у него за спиной.

– Как бы то ни было, Алдер, он правильно сделал, что послал тебя сюда, ибо она была бы здесь, если бы не уехала в Хавнор.

– Госпожа Тенар?

Ама гонтун, как и сказал Путеводитель, – ответил Ястреб, глядя на Алдера поверх ограды своими бездонными глазами. – Женщина на Гонте. Женщина с Гонта. Теану.

 

ГЛАВА II

Дворцы

К

ОГДА Алдер спустился на пристань, «Ласточка» все еще стояла у причала — на нее грузили лес. Но он знал, что на этот корабль ему дорога заказана, и направился к небольшому потрепанному суденышку под названием «Красавица Роза», пришвартованному рядом с ней.

Ястреб снабдил его путевой грамотой с подписью короля и Руной Мира на печати. «Он прислал ее мне, на случай, если я передумаю», – сказал старик со смешком. – «Тебе она пригодится». Капитан, заставив своего казначея прочесть ему грамоту, сделался весьма любезен и принялся извиняться за неудобства и длину путешествия. «Красавица Роза», вне всякого сомнения, направлялась в Хавнор, но она была всего лишь побережным судном, перевозила небольшие грузы между недалекими портами, и ей мог потребоваться месяц, чтобы обогнуть с юго-востока Великий остров и добраться до королевского города.

Алдер не возражал. Он боялся путешествия, но еще больше страшился его конца.

Народилась и выросла новая луна. Путешествие стало для Алдера временем успокоения. Серый котенок оказался заправским мореплавателем. Днем он рыскал по всему кораблю, выслеживая мышей, но вечерами неизменно являлся к Алдеру и

Sleeping out on deck those warm nights, he opened his eyes often to see that the stars moved, swinging to the rocking of the moored ship, following their courses through heaven to the west.

устраивался на ночь у него под боком или на груди. Алдер не уставал дивиться, как этот маленький теплый комок жизни мог сберечь его от каменной стены и голосов, звавших его с той стороны. Не совсем. Ни на минуту он не мог забыть о них. Они были рядом. В темноте — прямо за покрывалом сна, днем — прямо за светом солнца. Ночи были теплые, и он спал на палубе. Порой он открывал глаза и видел, как звезды колеблются в такт качанию стоящего на якоре корабля, следуя своим курсом по небу на запад. Тени не жалали отпускать его. И все же на половину летнего месяца, во время плавания вдоль берегов Камебера, Барниска и Великого острова, он смог повернуться к ним спиной.

Котенок вот уже несколько дней охотился за молодой крысой почти с себя величиной. Увидев, как он старательно и гордо треплет на палубе то, что от нее осталось, один из моряков назвал его Хватом. Алдеру имя показалось подходящим. Они проплыли через Эбавнорские проливы, прошли между утесов, охранявших вход в Хавнорский залив. Над освещенной солнцем гладью моря, в туманной дали понемногу вырисовывались белые башни города, стоящего в сердце мира. Алдер стоял на носу, когда корабль входил в гавань, и, взглянув наверх, увидел на шпиле самой высокой башни серебряную вспышку — меч Эррет-Акбе.

Ему захотелось остаться на корабле, плыть дальше и не сходить на берег, не сходить в огромный город к знатным людям с письмом к королю. Он знал, что посланник из него был плохой. Как же могло так получиться, что деревенский колдун, ничего не знавший о высоких материях и тайных искусствах, был вынужден путешествовать от острова к острову, от мага к монарху, от живых к мертвым?

Он говорил что-то вроде этого Ястребу.

– Это выше моего разумения, – сказал он тогда.

Старик долго смотрел на него и ответил, назвав его истинным именем:

– Мир велик и странен, Хара, но он не больше и не странней нашего разума. Думай иногда об этом.

Небо над городом потемнело, из глубины Великого острова шла гроза. Башни города пламенели белым на иссиня-черном фоне туч, и чайки носились над ними, подобно парящим искоркам.

«Красавица Роза» пристала, спустили сходни. В этот раз моряки пожелали ему доброго пути. Он закинул на плечи свой мешок, поднял накрытую корзину, в которой терпеливо ждал Хват, и спустился на берег.

Улиц было много и все — заполнены народом, но дорога к королевскому дворцу была ясно видна, и ему не оставалось ничего другого, кроме как пройти по ней и сказать, что он принес королю письмо от Верховного мага Ястреба.

Пришлось повторять, и не единожды.

Он шел от стражника к стражнику, от чиновника к чиновнику, переходил с широких ступеней парадной лестницы в высокие приемные, по лестницам с золочеными перилами во внутренние кабинеты с гобеленами на стенах. По мраморным и паркетным полам, под лепными, расписными, сводчатыми потолками он шел, повторяя свое заклинание: «Меня послал Ястреб, бывший некогда Верховным магом, с письмом к королю». Он не желал отдавать письмо. Его сопровождала целая толпа подозрительных, снисходительных, небрежно-вежливых стражников, лакеев и чиновников, они всячески препятствовали ему, тянули время, их становилось все больше и больше, они неотступно следовали за ним, задерживали его медленное продвижение вглубь дворца.

И вдруг все они исчезли. Перед ним открылась дверь, он вошел. Дверь закрылась.

Он оказался в одиночестве в тихой комнате. Широкое окно смотрело поверх крыш на северо-запад. Грозовые облака рассеялись, и широкая серебристая шапка Горы Онн показалась над дальними холмами.

Открылась другая дверь. Вошел мужчина одного примерно возраста с Алдером, одетый в черное, быстрый, с твердым лицом, гладким, как бронза. Он подошел прямо к Алдеру:

– Мастер Алдер, я Лебаннен.

Протянув правую руку, он коснулся ладонью ладони Алдера, как было принято на Эа и Энладских островах. Алдер бездумно повторил знакомый жест. Спохватившись, он хотел было преклонить колена, или хотя бы поклониться, но подходящее время для этого, казалось, прошло. Он застыл в растерянности.

– Ты прибыл от господина моего Ястреба? Как он? В добром ли он здравии?

– Да, государь. Он посылает тебе… – Алдер торопливо полез за пазуху за письмом, которое он собирался вручить королю, преклонив колена, когда его наконец введут в тронный зал, – вот это письмо, господин мой.

Глаза, следившие за ним, были внимательны, вежливы и так же непреклонны, как и глаза Ястреба, но по ним было еще труднее догадаться, что думает их обладатель. Король принял письмо с безукоризненной вежливостью:

– Любому его вестнику принадлежат моя благодарность и гостеприимство. Если ты извинишь меня…

Алдеру наконец удалось поклониться. Король отошел к окну и стал читать письмо. Он прочел его по крайней мере дважды. Лицо его осталось таким же невозмутимым. Он подошел к двери, обратился к кому-то за ней и вернулся к Алдеру.

– Прошу тебя, – сказал он, – садись. Сейчас нам принесут чего-нибудь поесть. Я знаю, ты был во дворце весь день. Если бы начальник стражи догадался послать мне сообщение, тебе не пришлось бы часами карабкаться по стенам и переплывать через рвы, которыми они меня окружили… Ты был у господина моего Ястреба? В его доме у обрыва?

– Да.

– Я завидую тебе. Я там не был. Я не видел его с тех пор, как мы расстались на Роке, половину моей жизни назад. Он не позволил мне явиться к нему на Гонте. Он не пожелал приехать на мою коронацию. – Лебаннен улыбнулся, как будто все это было неважно. – Это он дал мне мое королевство. – сказал он.

Усевшись, он кивнул в сторону второго стула, стоявшего напротив за маленьким столиком. Алдер смотрел в стол. Столешница была отделана костью и серебром, с узорами в виде длинных мечей между побегов и цветов рябины.

– Доброе ли было плавание? – спросил король и задал еще несколько вежливых вопросов, пока перед ними ставили блюда с холодным мясом и копченой форелью, салатом и сыром. Он принялся за еду с большим аппетитом, и Алдер с облегчением последовал его примеру. Король налил в хрустальные бокалы вино цвета бледного топаза, и поднял свой.

– За господина моего и дорогого друга, – сказал он.

Алдер пробормотал:

– За него, – и отпил.

Король заговорил о Таоне, на котором был несколько лет назад — Алдер помнил царившее на острове возбуждение, когда король прибыл в Меони. Потом он вспомнил нескольких музыкантов с Таона, арфистов и певцов, бывших сейчас при дворе, и спросил, не знает ли их Алдер — несколько имен и впрямь оказались знакомыми. Ему отлично удавалось сделать так, чтобы гость чувствовал себя непринужденно, да и еда с вином помогли.

Когда они поели, король снова наполовину наполнил бокалы вином и сказал:

– Письмо большей частью о тебе. Ты знал об этом?

Его тон почти не изменился после светского разговора, и Алдер на мгновение растерялся.

– Нет, – ответил он.

– Догадываешься ли ты, о чем идет речь?

– Наверное, о том, что мне снится, – тихо ответил Алдер, опустив глаза.

Король некоторое время пристально смотрел на него. В его взгляде не было ничего неучтивого, и все же этот изучающий взгляд был более открытым, чем позволили бы себе большинство людей. Потом он поднял письмо и протянул его Алдеру.

– Господин мой, я почти не умею читать.

Лебаннен не удивился – одни колдуны умеют читать, другие нет – однако он очевидно и искренне сожалел о том, что поставил гостя в неудобное положение. Его золотисто-бронзовое лицо покраснело. Он сказал:

– Прости, Алдер. Позволь, я прочту тебе, что он пишет.

– Конечно, господин мой, – ответил Алдер. Смущение короля заставило его на мгновение почувствовать себя равным ему, и он в первый раз заговорил свободно и с теплотой.

Лебаннен пропустил приветствие и первые несколько строк, и начал читать вслух:

– «Алдера с Таона, принесшего тебе это письмо, во сне влечет вопреки его воле в тот край, что мы с тобой некогда пересекли вместе. Он расскажет тебе о страдании там, где конец всякому страданию и переменах там, где ничто не меняется. Мы закрыли дверь, которую отворил Коб. Ныне, быть может, суждено пасть самой стене. Один лишь Азвер услышал его. Господин мой Король выслушает его и будет действовать так, как советует мудрость и требует нужда. Алдер несет с собой мое пожизненное почтение и верность господину моему Королю. А также мое пожизненное почтение и уважение госпоже моей Тенар. А также моей возлюбленной дочери Теану устное послание от меня». Подписано руной Когтя.

Лебаннен поднял взор и посмотрел в глаза Алдеру.

– Расскажи мне о своих снах.

И снова Алдер повторил свой рассказ. Он повторил его коротко и не очень хорошо. Хотя Алдер и испытывал трепет перед Ястребом, бывший Верховный маг одевался и жил как старый крестьянин, человек одного с Алдером происхождения и положения. Но как бы добр и вежлив ни был король, он выглядел как король, держал себя как король, был королем, и расстояние между ними было для Алдера непреодолимо. Он рассказал свою историю со всей возможной скоростью и облегченно умолк.

Лебаннен задал несколько вопросов. Лилия и затем Баклан по разу коснулись его: с тех пор ни разу? И прикосновение Баклана жгло?

Алдер показал руку. Старые отметины были еле видны под месячным загаром.

– Я думаю, что люди с той стороны стены коснулись бы меня, подойди я ближе.

– Но ты держишься от них подальше?

– Да.

– И их ты при жизни не знал.

– Иногда мне кажется, что я, пожалуй, знал того или другого.

– Но своей жены ты больше там не видел?

– Их так много, господин мой. Порой мне кажется, что она там. Но я не вижу ее.

Разговоры об этом вернули воспоминания, приблизили их, чересчур приблизили. Он почувствовал, как его снова затопляет страх. Ему показалось, что сейчас стены комнаты растают, а вечернее небо с парящим над холмами венцом горы исчезнет, подобно срываемому занавесу, и он окажется там, где был всегда — на темном холме, у стены, сложенной из камней.

– Алдер.

Он поднял глаза, не в силах справиться с потрясением, чувствуя головокружение. Комната оказалась яркой, лицо короля жестким и ясным.

– Ты останешься во дворце?

Это было приглашение, но Алдер смог лишь кивнуть, принимая его, как принимают приказ.

– Отлично. Я распоряжусь, чтобы ты мог передать сообщение, которое ты привез для госпожи Теану, завтра. И я знаю, что Белая Госпожа хочет с тобой поговорить.

Он поклонился. Лебаннен развернулся.

– Господин мой…

Лебаннен повернулся обратно.

– Мне позволят оставить с собой кота?

Ни тени улыбки, ни намека на насмешку.

– Конечно.

– Господин мой, я так сожалею, что принес дурные вести!

– Любые вести от человека, пославшего тебя — благодеяние для меня и честь для посланца. И я с большей радостью приму плохие новости от честного человека, чем ложь от льстеца, – сказал Лебаннен, и Алдер, признав в этих словах истинный говор родных островов, почувствовал некоторое облегчение.

Король вышел, и тут же в дверь, через которую вошел Алдер, заглянул какой-то мужчина со словами: «Я отведу тебя в твои покои, если последуешь за мной, господин».

Это был пожилой человек, хорошо одетый и державшийся с достоинством. Алдер последовал за ним, так и не разобрав, слуга это или дворянин, а потому не смея спросить его о Хвате.

За комнату до той, где он встретился с королем, чиновники, стражники и слуги наконец настояли, чтобы он оставил корзинку у них. До того ее уже с подозрением рассмотрели и проверили десять или пятнадцать чиновников. Он десять или пятнадцать раз объяснил, что принес кота с собой, потому что негде было оставить его в городе. А теперь приемная, где его заставили расстаться с корзинкой, осталась далеко позади, их путь не лежал через нее, ему было никогда не найти ее, она осталась на другой стороне дворца, отделенная от него коридорами, галереями, залами, дверьми…

Его проводник поклонился и ушел, оставив его в небольшой и очень красивой обставленной комнате. На стенах висели гобелены, на полу лежал ковер, стул был обит расшитой тканью. Из окна открывался вид на гавань. На столе стояла чаша с фруктами и кувшин с водой. А рядом со столом стояла корзинка.

Алдер открыл ее. Оттуда неторопливо выбрался Хват с видом кота, которому не привыкать жить во дворце. Он потянулся, обнюхал в знак приветствия пальцы Алдера, и принялся изучать комнату. Обнаружил занавешенный альков с кроватью и запрыгнул на нее. В дверь негромко постучали. Вошел молодой человек с большим и тяжелым деревянным ящиком без крышки. Он поклонился Алдеру, пробормотав: «Песок, господин», поставил ящик в дальнем углу алькова, снова поклонился и вышел.

Алдер сел на кровать.

– Знаешь, – обратился он к котенку, хотя не имел привычки с ним разговаривать; им хватало молчаливого тепла прикосновения. – Я сегодня виделся с королем.

Королю пришлось поговорить со множеством людей, прежде чем он смог присесть на своей кровати. Главными, конечно, были посланцы Верховного короля каргов. Они готовились покинуть Хавнор, ибо достигли цели своего путешествия, к вящему своему удовольствию, хотя и не к удовольствию Лебаннена.

А он так ждал их прибытия — оно должно было стать достойным плодом многолетних терпеливых переговоров, попыток примирения, приглашений. В первые десять лет своего правления он не добился в отношениях с каргами ровным счетом ничего. Король-Бог из Авабатха отвергал все его предложения мира и торговли, отсылал назад его послов, даже не выслушав их, и заявлял, что боги не ведут переговоров с подлыми смертными, а менее всего — с проклятыми волшебниками. Но за неизменными заявлениями Короля-Бога о божественной и вселенской империи не последовали обещанные огромные флоты, несущие воинов в шлемах с перьями покорять безбожный Запад. Даже пиратские набеги, так долго терзавшие восточные острова Архипелага, постепенно прекратились. Пираты превратились в контрабандистов, которые меняли все, что могли незаконно вывести с Карего-Ат, на сталь и бронзу Архипелага, ибо земли Каргада были бедны рудой.

Эти контрабандисты и принесли первые вести о возвышении Верховного Короля.

На Гур-ат-Гуре, самом восточном, самом большом и самом бедном острове империи Каргад, некий военачальник по имени Тол объявил себя наследником Торега из Упуна и потомком бога Вулуа и заявил свои права на титул Верховного короля этого острова. Затем он покорил Атнини, а потом, с соединенными флотами и силами, набранными на Гур-ат-Гуре и Атнини, вторгся на самый богатый серединный остров, Карего-Ат, и завоевал его. Когда его воины уже сражались на подступах к столице, городу Авабатху, горожане подняли восстание против тирании Короля-Бога. Они учинили бойню среди верховных жрецов, изгнали из храмов чиновников и отворили ворота города, встретив короля Тола, наследника трона Торега, знаменами и плясками на улицах.

Король-Бог, сопровождаемый остатками гвардии и немногими выжившими служителями своего культа, бежал к Гробницам Атуана. И там, в пустыне, на развалинах разрушенного землетрясением храма Безымянных, один из жрецов-евнухов перерезал Королю-Богу горло.

Тол провозгласил себя Верховным королем Четырех Земель Каргада. Узнав об этом, Лебаннен немедленно отправил к брату-королю послов с приветствиями и заверениями в дружественном отношении к нему Архипелага.

Последовали пять лет нелегких, утомительных переговоров. Тол был яростным воином на шатавшемся троне. Он правил на развалинах теократии, и все управление в его владениях было ненадежно, всякая власть — сомнительна. Время от времени в разных концах страны появлялись малые короли, и Верховному королю приходилось покупать их или подчинять силой. «Горе владыкам!» — кричали отшельники и еретики, из храмов и пещер призывали на богоубийц чуму, землетрясения и наводнения. Тол правил бурлящей, разделенной империей и не мог доверять могущественному и богатому Архипелагу.

Речи их короля о дружбе, о процветании под знаком Кольца Мира, были для него пустыми словами. Разве Кольцо не принадлежало каргам? Его сделали в древности на Западе, но давным-давно король Торег из Упуна принял его в дар от героя Эррет-Акбе в залог мира между каргскими и ардическими землями. Кольцо исчезло, и последовала война, а не мир. А потом Маг-Ястреб нашел и похитил его, вместе со жрицей Гробниц Атуана, и увез и Кольцо, и жрицу с собой в Хавнор. Вот и верь после этого Архипелагу.

Через своих послов Лебаннен вежливо и терпеливо повторял, что сначала Кольцо Мира было подарком Морреда Эльфарран, драгоценным знаком памяти о самых любимых короле и королеве Архипелага. И священной вещью притом, ибо на нем была начертана руна Воссоединения, могущественный знак благословения. Почти четыреста лет назад Эррет-Акбе увез его в Каргад как напоминание о клятве ненарушимого мира. Но жрецы Авабатха преступили клятву и сломали Кольцо. А сорок лет назад Ястреб с Рока и Тенар с Атуана восстановили его. Так как насчет мира?

Такова была суть его посланий Верховному Королю. А месяц назад, после летнего Долгого Танца, из Каргада явился целый флот: они проплыли через весь Фелквейский пролив, через Эбавнорский пролив и вошли между утесов-врат в Хавнорский залив. То были длинные красные корабли с красными парусами, а на них — воины в шлемах, украшенных перьями, послы в великолепных одеяниях и несколько закутанных в покрывала женщин.

«Пусть дочь Верховного короля Тола, наследника трона Торега, потомка Вулуа, наденет на свою руку Кольцо Мира, как носила его Королева Эльфарран с Солеа, и это станет знаком вечного мира между западными и восточными островами».

Таково было послание Верховного короля Лебаннену. Оно было начертано крупными ардическими рунами на свитке, но на приеме в честь прибытия каргов, прежде чем передать свиток Лебаннену, посол Тола громко зачитал его в присутствии всего двора, собравшегося почтить каргских посланников. Возможно, это было лишь оттого, что посол в действительности не читал ардические руны, а медленно и громко произносил заученные наизусть слова, но они показались ультиматумом.

Принцесса не сказала ни слова. Она стояла в окружении десяти прислужниц или рабынь, прибывших с нею на Хавнор и стайки придворных дам, спешно назначенных заботиться о знатной гостье. Она была с ног до головы закутана в покрывало — так, видимо, предписывали знатным женщинам обычаи Гур-ат-Гура. Красная ткань, шитая золотом, спадала с плоской шляпы или прически, так что принцесса казалась красным столбом или колонной — цилиндрической, бездвижной, безъязыкой.

– Верховный король Тол оказывает нам великую честь, – сказал Лебаннен своим тихим, ясным голосом, и умолк. Послы и весь двор ждали. – Добро пожаловать, принцесса, – обратился он к закутанной в покрывала фигуре. Та не шелохнулась.

– Пусть принцессу разместят в Речном дворце, и пусть исполняют все ее желания, – произнес Лебаннен.

Речной дворец был небольшим и очень красивым дворцом на северной окраине города, встроенным в старую городскую стену. Террасы его спускались к речке Серренен. Его построили при королеве Эру, и потому его часто называли Дворцом Королевы.

Когда Лебаннен взошел на трон, по его приказу дворец восстановили и заново обставили, как и дворец Махариона, где расположился двор. Он использовал Речной дворец для летних праздников, а порой — как убежище, когда на несколько дней сбегал от двора.

И теперь по рядам придворных пробежал шепот. Дворец Королевы?

После обмена любезностями с послами каргов Лебаннен покинул зал для приемов. Он направился в свою комнату для переодевания, где мог побыть в одиночестве, насколько мог быть в одиночестве король. За ним последовал старый слуга по имени Дуб, который был с ним всю его жизнь.

Он швырнул свиток на стол. «Сыр в мышеловке», – пробормотал он. Его трясло. Он выхватил из ножен кинжал, который всегда носил с собой, и вогнал в столешницу, пронзив послание Верховного короля насквозь. «Свинья в загоне», – сказал он. «Товар на продажу. Кольцо ей на руку и ошейник мне на шею».

Дуб смотрел на него в недоумении и испуге. Принц Аррен с Энлада никогда не терял самообладания. Даже в детстве, когда он, случалось, плакал, дело ограничивалось одним горьким всхлипом. Он был слишком хорошо воспитан, слишком хорошо обучен, чтобы поддаваться гневу. И заняв трон, став королем, «живым прошедшим по темному царству смерти», он бывал строг, но, как казалось Дубу, всегда был слишком силен, слишком горд, чтобы гневаться.

– Я не дам им себя использовать! – сказал он, снова вонзая кинжал в столешницу. Лицо его было так искажено слепой яростью, что старик отшатнулся в страхе.

Лебаннен увидел его. Он всегда видел людей вокруг себя.

Он вложил кинжал в ножны. Сказал, уже более спокойным голосом:

– Клянусь именем своим, Дуб, я скорее уничтожу Тола и его королевство, чем дам ему использовать себя как подставку к трону.

Наконец он сел и дал Дубу снять со своих плеч тяжелую, шитую золотом королевскую мантию.

Дуб никому и словом не обмолвился об этом разговоре, но весь двор и без того обсуждал принцессу каргов. Гадали о том, как с ней поступит король, и судачили о том, как он с нею уже поступил.

Он не сказал, что принимает предложение взять принцессу в жены — ибо все сошлись на том, что принцессу предложили ему в жены, а слова о Кольце Эльфарран лишь прикрывали предложение, сделку или угрозу. Но он его и не отверг. Его ответ, бесконечно обсуждаемый, был таков: добро пожаловать принцессе, все ее желания будут исполнены, ее надлежит поселить в Речном дворце, во Дворце Королевы. Это что-нибудь да значило. С другой стороны, почему же не прямо в Новом дворце? Зачем посылать ее на другой конец города?

Не успела закончиться коронация Лебаннена, как ко двору начали представлять девиц. Там были девушки из знатных семей и княжны с Энлада, Эа и Шелитха, из Домов, возводивших свои родословные к Королям. Всех их встречали истинно по-королевски, и король танцевал на всех свадьбах — ибо одна за другой они выходили за знатных дворян или богатых купцов. Все знали, что король ценит женское общество и женскую мудрость, что он охотно поухаживает за прелестной девушкой и выслушает от умной женщины совет, шутку или утешение. Но за все это время никогда даже и намека не возникало на то, что кому-то из них удалось и близко подобраться к возможности брака. И никого никогда не селили в Речном дворце.

«У короля должна быть королева», — время от времени напоминали ему советники.

«Ты просто должен жениться, Аррен», — сказала ему покойная мать, когда он видел ее в последний раз.

«Наследник Морреда, ужели у тебя не будет наследника?» – спрашивали простые люди.

И всем им он отвечал, разными словами и на разные лады: «Дайте мне время. Я правлю разрушенным королевством. Дайте мне сперва выстроить дом, достойный королевы, построить королевство, которое не стыдно передать наследнику». Его любили, ему верили, он все еще был молод и, при всей своей серьезности, обаятелен и убедителен. И потому ему удавалось избегать девиц, мечтавших выйти за него. До сих пор.

Что скрывали красные покрывала? Кто жил в этом многослойном шатре? Дам, назначенных в свиту принцессы, засыпáли вопросами. Красавица ли она? Дурнушка? Правда ли, что она высокая и стройная, приземистая и крепко сбитая, рябая, кривая? Верно ли что у нее льняные волосы, что у нее волосы цвета воронова крыла, что ей сорок пять лет, что ей десять лет, что это беспомощный недоумок, что это блестящая красавица? Постепенно слухи улеглись, и стал вырисовываться такой портрет: девушка молодая, но уже не ребенок, а волосы не льняные и не черные. Недурна собой, говорили одни дамы; некрасива, говорили другие. Все сходились в том, что по-ардически она не знает ни слова и отказывается учиться. Прячется среди своих женщин, а когда приходится выходить, скрывается под красными покрывалами. Король нанес ей визит вежливости. Она не поклонилась, не заговорила с ним, вообще ничего не делала, просто стояла неподвижно — «как кирпичная труба», раздраженно рассказывала старая госпожа Иеса. Он разговаривал с нею через бывших своих послов в Каргаде и каргского посла, который неплохо говорил на ардическом. Прилежно сказал подобающие комплименты и справился об ее пожеланиях. Переводчики обратились к женщинам из ее свиты — их покрывала были короче и, казалось, были менее непроницаемы. Женщины собрались вокруг неподвижной красной колонны и принялись гудеть, шептать, бормотать. Наконец, они сообщили переводчикам, а те — королю, что принцесса была довольна всем и ей ничего не требовалось.

Через полмесяца после ее прибытия с Гонта приплыли Тенар и Теану. Лебаннен послал за ними корабль с просьбой приехать еще до того, как корабли каргов привезли принцессу, и по причинам, не имевшим с нею или королем Толом ничего общего. Но, едва оставшись наедине с Тенар, он не выдержал:

– Что мне делать с нею? Что я могу?

– Расскажи мне о ней, – сказала Тенар, слегка удивившись.

Тенар приехала только что. Пятнадцать лет назад, на Гонте, Лебаннен совсем недолго видел ее. В прошедшие годы они, правда, писали друг другу, но он никак не мог привыкнуть к тому, что волосы ее поседели, и она казалась как будто меньше ростом, чем помнилось ему. Но, как и пятнадцать лет назад, он сразу почувствовал, что может ей все рассказать, и она поймет.

– Пять лет я старался развивать с Толом торговлю и завоевать его доверие, потому что он — военный вождь своего народа, а я не хочу, чтобы моему королевству, как во времена Махариона, угрожали драконы на западе и карги на востоке. И потому что я правлю под Руной Мира. Все получалось неплохо — до сих пор. А теперь откуда ни возьмись появляется какая-то девушка, и он говорит: «Хочешь мира, отдай ей Кольцо Эльфарран». Твое Кольцо! Твое и Геда!

Тенар поколебалась.

– Как-никак она его дочь.

– Что такое дочь для варварского короля? Товар на продажу. Предмет торговли. Ты знаешь это! Ты там родилась!

Это было на него непохоже, и он сам это почувствовал. Он вдруг упал на колени, поймал руку Тенар и покаянно коснулся лбом ее пальцев.

– Прости меня, Тенар. Это безумно злит меня. Я не знаю, что мне делать.

– Ну, пока ты ничего не делаешь, ты в безопасности… Может быть, у принцессы есть какие-то свои соображения?

– Какие у нее могут быть соображения? Она прячется в своем красном свертке, не желает говорить, не желает показать лицо, она с таким же успехом могла бы быть столбом для шатра. – Он попытался засмеяться. Его встревожило собственное неуправляемое негодование, и он попытался найти ему оправдание. – И все это свалилось на меня как раз вместе с дурными вестями с запада. Это из-за них я попросил вас с Теану приехать, а не из-за этих глупостей.

– Это не глупости, – сказала Тенар, но он только отмахнулся и принялся говорить о драконах.

Вести с запада и вправду были тревожные, так что большую часть времени ему удавалось выбросить принцессу из головы. Все же раньше он никогда не откладывал дела правления, притворяясь, что не замечает их. Когда тебя используют, начинаешь использовать других. Через несколько дней после того разговора он попросил Тенар навестить принцессу, попытаться разговорить ее. «В конце концов, ты знаешь ее язык», сказал он.

– Может быть, – ответила Тенар. – Никогда никого с Гур-ат-Гура не знала. На Атуане мы звали их варварами.

Он был наказан, и поделом. Но Тенар, разумеется, сделала, как он просил. Вскоре она сообщила ему, что они с принцессой и правда говорят на одном языке, или почти на одном, и что принцесса и знать не знала, что бывают другие языки. Она думала, что все здесь — придворные, дамы свиты — злобные безумцы и дразнят ее, лая и ухая, как звери. Насколько могла судить Тенар, она выросла в пустыне, в исходных владениях короля Тола на Гур-ат-Гуре, и совсем недолго пробыла при имперском дворе в Авабатхе, когда ее послали в Хавнор.

– Она напугана, – сказала Тенар.

– И потому прячется в своем шатре. Кем она меня считает?

– Откуда ей знать, кто ты такой?

Он нахмурился.

– Сколько ей лет?

– Она молода, но уже не ребенок.

– Я не могу на ней жениться, – вдруг решительно сказал он. – Я отправлю ее назад.

– Возвращенная невеста обесчещена. Если ты отправишь ее назад, Тол может убить ее, чтобы не дать бесчестью пасть на свой дом. И в любом случае он решит, что ты хочешь его бесчестья.

Его лицо снова исказилось яростью. Тенар опередила его.

– Таковы варварские обычаи, – жестко сказала она.

Он принялся шагать по комнате взад и вперед.

– Что ж. Но я не приму эту девушку как королеву Королевства Морреда. Можно ли ее научить ардическому? Хоть нескольким словам? А может, она необучаема? Я скажу Толу, что король Архипелага не может жениться на женщине, не знающей языка королевства. Пусть ему это не понравится, пора дать ему шлепка. И это даст мне время.

– И ты попросишь ее выучить ардический?

– Как я могу о чем-то просить ее, когда она все наши речи кажутся ей тарабарщиной? Какая польза будет от того, что я явлюсь к ней? Я подумал, может, ты, Тенар, сможешь поговорить с ней… Ты же понимаешь, что это за жульничество, они используют эту девушку, чтобы заставить Тола казаться равным мне, используют Кольцо — Кольцо, которое ты вернула нам — как ловушку! Нельзя допустить и намека на то, что я потворствую этому. Я согласен потянуть время, чтобы выиграть мир. Не больше. Даже это — подлый обман. Скажи девушке то, что сочтешь нужным. Я не желаю иметь с ней дела.

И он вышел из комнаты в праведном гневе, который медленно остывал, постепенно превращаясь во что-то, очень напоминавшее стыд.

Когда посланцы каргов объявили, что должны возвращаться, Лебаннен, тщательно подбирая слова, написал королю Толу письмо. Он выразил удовлетворение честью, оказанной ему приездом принцессы в Хавнор и уверенность в удовольствии, которое король и двор получат, познакомив ее с обычаями и языком королевства. Он ничего не сказал о Кольце, не сказал, что он женится на ней, и не сказал, что он на ней не женится.

Это был вечер того дня, когда он говорил с колдуном по имени Алдер, которого преследовали дурные сны. Он встретился с каргами и передал им письмо для Верховного короля. Сперва он зачитал его вслух, как посол каргов зачитал ему письмо Тола.

Посол слушал с самодовольным видом. «Верховный король будет рад», – сказал он.

Лебаннен продолжал обмениваться с посланниками любезностями и показывал им дары для Тола, не переставая дивиться тому, как легко посол принял этот уклончивый ответ. И все мысли приходили к одному заключению: «Он знает, что загнал меня в ловушку». На это его разум безмолвно и яростно отвечал: «Ни за что».

Он спросил у посла, не желает ли тот посетить Речной дворец, чтобы попрощаться со своей принцессой. Тот недоуменно воззрился на него, словно ему предложили попрощаться с доставленным свертком. Лебаннен снова почувствовал, как в нем закипает гнев. На лице посла появилось осторожное, успокаивающее выражение. Лебаннен заставил себя улыбнуться и пожелать посланцам Тола попутного ветра до Каргада. Наконец он покинул зал для приемов и пошел к себе.

Почти всякое его движение сопровождалось ритуалами и церемониями. Королю полагалось всегда быть на виду. Но он занял трон, пустовавший веками, вселился во дворец, в котором не было церемониала, а потому кое-что мог устраивать так, как ему хотелось. В свою опочивальню церемонии он не пустил. Его ночи принадлежали только ему. Пожелав доброй ночи Дубу, который спал в прихожей, он закрыл дверь. Сел на кровать. Усталость, гнев и странное чувство одиночества навалились на него.

На шее он всегда носил тонкую золотую цепочку с мешочком, в котором лежал камень. Ничем не примечательный черный кусок скалы с зазубренными краями. Он вынул его, подержал в руке, задумался.

Он постарался выбросить из головы все эти каргские глупости, попытался думать о колдуне по имени Алдер и его снах. Но чувствовал он только боль и зависть к Алдеру, который сходил на берег на острове Гонт, разговаривал с Гедом, побывал у него.

Вот почему ему было одиноко. Тот, кого он называл своим господином, человек, которого он любил больше всех на этом свете, не желал подпускать его к себе и не желал приезжать к нему.

Неужели он думал, что потерял вместе с волшебной силой и уважение Лебаннена? Что Лебаннен теперь будет его презирать? Если помнить о том, какую власть имеет сила над умами и душами людей, это не казалось невероятным. Но Гед, конечно же, лучше знает его или, по крайней мере, лучше думает о нем.

Или дело было в другом? Он и в самом деле был господином и наставником Лебаннена, а теперь стал его подданным. Это и правда могло быть тяжело для Геда: они поменялись местами навсегда. Но Лебаннен слишком отчетливо помнил, как Гед преклонил перед ним оба колена тогда, в тени, отбрасываемой драконом, на виду у Мастеров, Совет которых он возглавлял. А поднявшись, поцеловал Лебаннена и пожелал ему править долго и справедливо, назвав его господином и дорогим другом.

 «Это он дал мне мое королевство», – сказал он сегодня Алдеру. Вот когда это произошло. Гед отдал ему королевство. Целиком, ничего не требуя взамен.

Так вот почему он не желал приезжать в Хавнор, не хотел, чтобы Лебаннен с ним советовался. Он передал ему власть — целиком, ничего не требуя взамен. Он не желал вмешиваться, не хотел, чтобы его тень пала на свет правления Лебаннена.

«Он покончил с делами», – сказал тогда Привратник.

Но рассказ Алдера заставил Геда отправить того сюда, к Лебаннену, чтобы Лебаннен поступил, как требует нужда. Рассказ этот и в самом деле был странен, странны были и слова Геда. «Теперь, возможно, суждено пасть стене». Что же это могло означать? И почему сны одного человека были так важны?

Ему и самому снились окраины вечно сухой страны, давным-давно, когда они с Гедом Верховным магом путешествовали вместе, еще до того, как они добрались до Селидора.

А на Селидоре, самом западном из всех островов, он последовал за Гедом в сухой край. Через стену, сложенную из камней. Вниз, в покрытые мраком города, где мертвые стояли на лестницах и бесцельно ходили по улицам, освещаемые лишь светом недвижных звезд. С Гедом он совершил изнурительное путешествие через весь этот край к темной долине, где не было ничего, кроме пыли и камней, к подножию гор, не имевших другого имени, кроме горя.

Он раскрыл ладонь и посмотрел на маленький черный камень, снова сжал кулак.

Сделав то, что должны были сделать, они стали подниматься из устья высохшей реки в горы, дорогой, запретной для мертвых. Они спотыкались и падали, карабкались все выше и выше, цепляясь за камни, которые жгли и стирали руки. Потом Гед упал и не мог идти дальше. Лебаннен тащил его, сколько мог, и наконец забрался с ним к черному небу, на утес у конца тьмы, к обрыву, за которым была вечная ночь. И с края этой пропасти он с Гедом на руках вышел к свету солнца и плеску волн у берегов живого мира.

Давно ему не вспоминалось так живо и ясно то страшное путешествие. Но маленький черный камень с тех гор всегда был у него над сердцем.

И теперь ему казалось, что память о том темном, пыльном крае всегда была с ним. Она таилась на дне мыслей, под яркой многоцветной игрой дня, сколько бы он ни отворачивался от нее. Он отворачивался, ибо не мог выдержать того, что знал: вот куда он отправится в конце концов, отправится один, без спутника, и навсегда. И будет молча стоять с потухшими глазами, одна из теней города теней. И никогда не увидит больше солнечного света, не напьется воды и не коснется живой руки.

Лебаннен вскочил, словно пытаясь стряхнуть с себя эти болезненные мысли, положил камень обратно в мешочек, завязал его, разделся и лег. И сразу увидел это снова: сухой бесцветный край, край пыли и скал. Далеко впереди поднимались к небу острые черные пики гор, но там, где он стоял, по правую руку склон сбегал вниз, все ниже и ниже в непроглядную тьму. «Что там?» — спросил он у Геда во время бесконечно долгого пути к горам. Его спутник ответил ему, что не знает, что эта дорога, возможно, не имеет конца.

Он рывком сел на кровати, раздосадованный, встревоженный неумолимым течением мыслей. Поискал глазами окно. Оно выходило на север. Ему нравился открывающийся из него вид: далекая вершина горы Онн царила над холмами. За нею, еще дальше на север, за просторами Великого острова и моря Эа, лежал Энлад — его дом.

Лежа в постели, он видел лишь небо, ясное летнее небо. Сияло в вышине Сердце Лебедя, ниже мерцали звезды поменьше. Его королевство. Царство света, царство жизни, где звезды распускались, подобно белым цветам, на востоке и, сияя, скатывались с небосвода на западе. Он не желал думать о том, другом царстве, где звезды были неподвижны, руки людей бессильны, и не было верной дороги, ибо все дороги вели в никуда.

Глядя на звезды, он заставил себя оставить эти воспоминания и мысли о Геде. Он стал думать о Тенар, о звуке ее голоса, о прикосновении ее руки. Придворные были церемонны, осторожны, когда касались короля. Не такова была Тенар. Смеясь, она взяла его руки в свои. Она делала это легче, чем его мать.

Роза, княгиня Дома Энлада, умерла от лихорадки два года назад, когда он плыл на корабле, чтобы посетить город Берилу на Энладе и острова, лежавшие южнее. Он не знал об ее смерти, пока не сошел с корабля. Город и дом были погружены в траур.

Теперь его мать была там, в темном краю, в сухом краю. Если бы он оказался там и прошел мимо нее на улице, она бы не оглянулась. Не заговорила бы с ним.

Он яростно сцепил руки. Поправил подушки, стараясь успокоиться, устроиться поудобнее, пытаясь не думать о тех местах, думать о чем-то, что удержало бы мысли от возвращения туда. Он пытался вспомнить мать, какой она была при жизни, вспомнить ее голос, темные карие глаза под темными тонкими бровями, изящные руки.

Или думать о Тенар. Он понимал, что попросил Тенар приехать в Хавнор не затем лишь, чтобы посоветоваться. После смерти матери у него осталась только она. Ему нужна была эта любовь, он хотел, чтобы кто-то дал ему ее, хотел давать ее кому-то. Беспощадную любовь, не знающую снисхождения, не ставящую условий. Глаза Тенар были серыми, а не карими, но она видела его насквозь, со всепроникающей нежностью, которую было не обмануть ни словами, ни поступками.

Он знал, что хорошо делал то, что призван был делать. Он знал, что неплохо исполнял роль короля. Но только когда он был с матерью или с Тенар, он чувствовал без всяких сомнений что такое быть королем.

Тенар познакомилась с ним, еще когда он был совсем молод, до того, как он был коронован. Она сразу полюбила его. Она любила его, любила то, кем он был для Геда, и любила то, кем он был для нее. Он был для нее сыном, который никогда не делал ей больно (не ранил ее сердца?).

Но если он собирался и дальше так нечестно гневаться на эту бедную девушку с Гур-ат-Гура, ему это скоро удастся.

Тенар была на прощальной аудиенции для послов из Авабатха. Лебаннен попросил ее присутствовать, и она с радостью согласилась. Когда в начале лета они приплыли в Хавнор и обнаружили при дворе каргов, она ожидала, что те будут избегать ее или, во всяком случае, смотреть на нее искоса. Она была беглой жрицей, это она похитила вместе с Магом-Ястребом Кольцо Эррет-Акбе из сокровищницы Гробниц Атуана и предала Гробницы, бежав с ним в Хавнор. Это благодаря ей на троне Архипелага снова появился король. Карги вполне могли держать на нее зло за это. Вдобавок Тол с Гур-ат-Гура возродил поклонение Богам-Близнецам и Безымянным, величайший храм которых обокрала Тенар. Она изменила не только стране, но и вере.

Но все это было давно, больше сорока лет назад, и уже стало почти легендой. А правители помнят лишь то, что хотят помнить. Посол Тола нижайше попросил, чтобы ему была предоставлена честь встречи с Тенар. Он приветствовал ее с безукоризненно благоговейным уважением, и ей показалось, что какая-то доля этого благоговения была неподдельной. Он называл ее госпожой, Арой, Поглощенной, Вечно возрождающейся. Ее не звали этими именами долгие годы, и теперь они звучали для нее странно. Но она получила подлинное, хотя и немного печальное, удовольствие, услышав родной язык и обнаружив, что все еще может говорить на нем.

Так что она пришла попрощаться с послом и его свитой и попросила посла заверить Верховного короля каргов в том, что его дочь прекрасно себя чувствует. Она восхищенно проводила взглядом высоких худощавых мужчин со светлыми волосами, заплетенными в косички, в шлемах с плюмажами, в парадных кольчугах из серебра, украшенных перьями. В Каргаде она редко видела мужчин своего народа. Жить возле Гробниц дозволялось только женщинам и евнухам.

После церемонии она ускользнула в дворцовый сад, в теплую летнюю ночь. Неугомонный ветерок шевелил цветущие ветви. Звуки города за оградой дворца напоминали тихий шепот спокойного моря. По дорожке под деревьями шли, обнявшись, молодой придворный и его дама. Чтобы не мешать им, Тенар пошла мимо фонтанов и роз в другой конец сада.

Лебаннен снова хмурился, покидая тронный зал. Что же случилось с ним? Никогда раньше его душа так не бунтовала против обязанностей, которые накладывало на него положение. Разумеется, он знал, что король должен жениться и почти не имеет выбора, на ком жениться. Он знал, что король, который не подчиняется своему народу — тиран. Он понимал, что народ хотел видеть королеву, народ хотел видеть наследников. Но он не сделал для этого ничего. Придворные дамы с радостью поделились с Тенар сплетнями о нескольких его любовницах, ни одна из которых нимало не пострадала от того, что об их отношениях с королем стало известно. Пока у него все получалось очень неплохо, но не думал же он поддерживать такое положение до бесконечности? Так почему же безупречное решение, которое предлагал король Тол, приводило его в такую ярость?

Пожалуй, не такое уж и безупречное. С принцессой все было не так просто.

Тенар знала, что ей придется учить девушку ардическому. И найти придворных дам, которые научили бы ее обычаям Архипелага и манерам, принятым при дворе — тут она, разумеется, ничем помочь не могла. Невежество принцессы было ей больше по душе, чем утонченность придворных.

Она злилась на Лебаннена за то, что он не мог или не хотел поставить себя на место девушки. Неужели он не понимал, каково ей? Родилась на женской половине в замке воина в далекой пустыне, скорее всего не видала мужчин кроме отца, дяди да пары жрецов. И вдруг незнакомые ей люди увозят ее из этой неизменной нужды и неизменяемого уклада жизни в долгое и страшное путешествие по морю - а потом бросают среди людей, о которых все отзывались только как о безбожных и кровожадных чудовищах, живущих на задворках мира, как о недочеловеках, потому что они волшебники, которые могут превращаться в животных и птиц... И ей суждено выйти за одного из них замуж!

Тенар смогла оставить свой народ и начать жизнь заново среди чудовищ и волшебников Запада, потому что с нею был Гед, а она любила его и верила ему. И все же ей пришлось нелегко. Частенько мужество покидало ее, и несмотря на все хавнорское гостеприимство, несмотря на все восторженные толпы, цветы и здравницы, несмотря на все чудесные имена, которыми ее награждали - Белая Дама, Дарительница Мира, Тенар Кольца - несмотря на все это, каждую ночь она сворачивалась калачиком в своей комнате, тогда, давным-давно, во дворце, где никто не говорил на ее языке, а она не знала всех тех вещей, которые знали все вокруг. И как только празднования окончились, и Кольцо было водворено на место, она попросила Геда увезти ее, и он выполнил обещание, ускользнув с нею на Гонт. Там она жила в Доме Старого Мага как ученица Огиона, и училась быть жительницей Архипелага, пока наконец, повзрослев, не поняла, как ей хочется жить.

Когда она приплыла в Хавнор с Кольцом, она была моложе, чем эта девушка. Но Тенар не пришлось расти в бессилии. Власть ее как Единственной Жрицы была скорее церемониальной, номинальной, но она выиграла настоящую власть над судьбой, когда отказалась от мрачных оков своего воспитания, добыв свободу для своего пленника и для себя. А дочь военного вождя если и имела какую-то власть, то лишь над мелочами. Когда отец сделался королем, ее, должно быть, стали звать принцессой, ей стали давать более изысканную одежду, больше рабов, больше евнухов, пока наконец не решили отдать кому-то ее саму. И ни в чем этом у нее не было никакого права голоса. Кроме женских покоев она видела во всем мире только то, что удавалось разглядеть из узких окон в толстых стенах замка сквозь несколько слоев красных покрывал.

Тенар родилась не на таком отсталом и варварском острове, как Гур-ат-Гур, и никогда не носила фейяг. Но она знала, каково расти в оковах железной традиции. И раз уж она в Хавноре, справедливость требовала от нее сделать все, что можно, чтобы помочь принцессе. Но Тенар не собиралсь оставаться здесь надолго.

Шагая по саду, глядя на струи фонтанов, переливающиеся в свете звезд, Тенар думала о том, когда же наконец сможет поехать домой.

Она не возражала против придворных церемоний, ее не ранило знание того, что под вежливостью скрывается кипящая смесь честолюбия, страстей, партий, заговоров. Она выросла среди ритуалов и лицемерия, и все это не тревожило ее и не пугало. Она просто скучала по дому Ей хотелось вернуться на Гонт, в свой дом, к Геду.

В Хавнор она приехала потому, что Лебаннен послал за ней и за Теану — и за Гедом, если тот согласен был приехать. Гед приехать не захотел, а Теану отказывалась ехать без нее. Вот это ее испугало и встревожило. Неужели дочь не могла покинуть ее? Лебаннену требовался не ее совет, а совет Теану. Но дочь жалась к ней, при хавнорском дворе она чувствовала себя так же неуютно, так же не на своем месте, как девушка с Гур-ат-Гура, и так же молча пряталась, как она.

И вот Тенар приходится быть нянькой, учителем и спутницей для них обеих, для двух испуганных девушек, не ведающих, что делать со своей властью. А ей самой нужна была лишь власть отправиться домой, где было ее место, и помочь Геду с садом.

Ей захотелось вырастить дома такие же белые розы: их запах в ночном воздухе был так сладок. Но на Пригорке было слишком ветрено, а летом слишком сильно пекло солнце. Да и козы, наверное, не стали бы отказываться от роз.

Наконец она зашла обратно во дворец и прошла через восточное крыло к комнатам, которые они занимали с Теану. Дочь спала — было уже поздно. Язычок пламени не больше жемчужины плясал на фитиле крошечного гипсового светильника. Мягкие тени скрывали высокие потолки. Тенар задула светильник, легла и вскоре погрузилась в сон.

Она шла по узкому коридору с высоким сводчатым потолком. В руках у нее был гипсовый светильник. Его неверный свет освещал лишь небольшой овал во тьме, которая была впереди и позади нее. Она подошла открытой двери комнаты в боковом ответвлении. Внутри были люди с птичьими крыльями. У некоторых были птичьи головы, головы ястребов и стервятников. Они неподвижно стояли или сидели на корточках, не глядя на нее. Они вообще никуда не смотрели, а глаза их были обведены красным и белым. Крылья свисали у них со спины как огромные черные плащи. Она знала, что летать они не могут. В них была такая скорбь, такая безнадежность, а в воздухе комнаты стоял такой чад, что ей захотелось отвернуться, броситься бежать, но она не смогла даже пошевелиться и, борясь с этим оцепенением, проснулась.

Вернулись теплая темнота спальни, звезды в окне, запах роз, тихие звуки города и дыхание Теану.

Тенар поднялась, пытаясь стряхнуть с себя остатки кошмара. Ей снилась Расписная Комната Лабиринта Гробниц, где она впервые встретилась с Гедом лицом к лицу сорок лет назад. Во сне росписи на стенах ожили. Только это была не жизнь, нет. Это была бесконечная, вечная смерть тех, кто умирал и не возрождался. Это были те, кого прокляли Безымянные: безбожники с запада, колдуны.

После смерти люди перерождаются. Таково было непреложное знание, в котором ее воспитали. Ее забрали у родителей в раннем детстве и увезли к Гробницам, чтобы сделать из нее Ару, Поглощенную. Там ей говорили, что она одна из всех людей всегда остается самой собой после возрождения. Порой она верила в это, но не всегда, даже когда была жрицей Гробниц, и никогда — с тех пор, как покинула их.

Но она знала, как знали все люди всех земель Каргада, что после смерти возродится в новом теле. Погасший огонек в то же мгновение вспыхнет снова: в утробе ли матери, в крохотном ли яйце, в семени ли травы, летящем по ветру. Он возродится, забыв прежнюю жизнь ради новой. Жизнь следует за жизнью, вечно.

Лишь те, кого отвергла сама земля, отвергли Древние ее Силы — злые колдуны Ардических Земель — не возрождались. Когда они умирали, они — так говорили карги — не возвращались в живой мир, а отправлялись в место скорби, где у них были крылья, но они не могли летать. И там, не людям и не птицам, им суждено было вечно влачить это безнадежное полу-существование. Жрица по имени Коссил — как же она любила рассказывать ей об ужасной участи этих хвастливых врагов Короля-Бога, об их душах, навечно выброшенных из мира света!

Но посмертное существование, о котором ей рассказывал Гед, то место, куда отправлялись люди его народа, этот неизменный край пыли и мрака — разве оно было менее скорбным, менее ужасным?

Ее осаждали вопросы, на которые у нее не было ответов. Она не принадлежала больше к каргам, ибо предала Святое Место — так отправится ли она в тот сухой край, когда умрет? Отправится ли туда Гед? Будут ли они проходить друг мимо друга, не обернувшись? Это было невозможно. А что, если он пойдет туда, а она будет перерождаться, и их разлука будет вечной?

Она отказывалась думать об этом. Понятно, почему ей приснилась Расписная комната. Столько лет спустя, после того, как она оставила все это. Она встречалась с послами, разговаривала по-каргски, вот в чем было дело. Она улеглась обратно, но тревога и страх, принесенные сном, не отпускали. Ей не хотелось возвращаться к кошмарам своей молодости. Хотелось вернуться в дом на Пригорке, лежать рядом с Гедом, слушать дыхание спящей Теану. Гед во сне не шевелился, спал, как каменный, но детские ожоги что-то сделали с горлом Теану, она всегда дышала чуть хрипло, и Тенар слушала это дыхание, слушала его ночь за ночью, год за годом. Это была жизнь, жизнь возвращающаяся вновь и вновь, этот милый сердцу звук, тихое хрипловатое дыхание.

Снова прислушиваясь к нему, она заснула, и снились ей лишь океаны воздуха и смена красок нового утра в высоком небе.

Алдер проснулся очень рано. Его маленький спутник всю ночь беспокойно ворочался, так же, как и он сам. Он был рад наконец подняться. Сев у окна, он сонно смотрел, как постепенно светлеет небо над гаванью, выходят в море рыбацкие лодки, медленно появляются из тумана паруса кораблей в огромной гавани, слушал шум пробуждающегося города. Он уже начал подумывать, не выбраться ли во дворец, чтобы узнать, что ему делать, когда в дверь постучали. Слуга принес поднос со свежими фруктами и хлебом, кувшин с молоком, и небольшую миску с мясом для котенка. «Я вернусь за тобой, когда объявят пятый час, и отведу тебя в присутствие короля», торжественно изрек он, а потом уже менее торжественно объяснил ему, как спуститься в дворцовый сад, если хотелось прогуляться.

Алдер, конечно, знал, что в сутках было шесть часов от полночи от полудня и шесть часов от полудня до полночи, но ни разу не слышал, чтобы их объявляли, и терялся в догадках, что имел в виду мужчина.

Но вскоре ему объяснили, что в здесь, Хавноре, в четвертый и пятый час до полудня, в полдень, и в первый, второй и третий час пополудни случается вот что. Четыре трубача выходят на высокий круговой балкон у основания самой высокой башни, шпилем которой был длинный меч героя, и трубят — один обратившись на запад, один на север, один на восток и один на юг. И поэтому вельможам двора и торговцам и корабелам города удобно приурочивать свои дела и встречи к назначенному часу. Это объяснил ему мальчик, которого он встретил в саду. Мальчик был худ и мал ростом, его куртка была длинновата. Потом он рассказал, что трубачи узнают, когда им трубить, по большим песочным часам, а еще по Маятнику Атх, который укреплен высоко внутри башни. Если раскачать этот маятник точно в начале часа, то он остановится точно в начале следующего. Еще он рассказал Алдеру, что трубачи играют части «Плача по Эррет-Акбе», который спел Король Махарион, вернувшись с Селидора, разную часть каждый час, и лишь в полдень исполняют мелодию полностью. И если ты куда-то идешь, чтобы успеть к началу часа, следует поглядывать на балкон, потому что они всегда появляются на несколько минут раньше и, если светит солнце, оно ярко вспыхивает на трубах, когда трубачи поднимают их. Мальчика звали Роди, он приехал в Хавнор с отцом, владетелем Метамы на Арке, должен был пробыть здесь год, учился в школе при дворце, ему было девять лет, и он скучал по матери и сестренке.

Алдер вернулся в комнату дожидаться своего проводника, чувствуя себя поувереннее. Разговор с мальчиком напомнил ему, что сыновья князей — дети, что сами князья — люди, а бояться ему следовало вовсе не людей.

Последовав за своим проводником по коридорам дворца, он пришел в длинную светлую комнату с окнами вдоль одной стены. Из окон были видны башни Хавнора, и удивительные мостики, выгибающиеся над каналами, перешагивающие через улицы, от башни к башне, от балкона к балкону. Он смотрел то на эту панораму, то на людей, собравшихся в дальнем конце комнаты, не зная, подойти ли к ним.

Король увидел его, подошел сам, доброжелательно поприветствовал, подвел к остальным и представил их одного за другим.

Первой он представил невысокую и очень светлокожую женщину с седеющими волосами и большими серыми глазами. На вид ей было лет пятьдесят. «Тенар», – сказал король, улыбаясь, – «Тенар, Вернувшая Кольцо». Она посмотрела Алдеру в глаза и тихо приветствовала его.

Следующим был мужчина примерно одного возраста с королем, одетый в просторные одежды из бархата и льна. Пояс его был украшен драгоценными камнями, на шее он носил ожерелье, а в ухе красовалась серьга с большим рубином. «Капитан Тосла», – сказал король. Твердое, жесткое лицо Тослы казалось вырезанным из темного дуба.

Затем король представил средних лет мужчину в скромной одежде. Встретив его прямой спокойный взгляд, Алдер решил, что этому человеку можно доверять. «Князь Сеге из Дома Хавнора».

Затем был мужчина лет сорока. Длинные тонкие пальцы сжимали посох в человеческий рост высотой, по которому Алдер узнал волшебника из Школы на Роке. На лице у него уже появились морщины. Держался он отстраненно, но учтиво поприветствовал Алдера. «Мастер Оникс», – сказал король.

Наконец, там была женщина, которую Алдер поначалу принял за служанку, ибо одета она была очень просто, держалась в стороне от остальных и смотрела в сторону, как будто глядя в окно. Ее гладкие, густые черные волосы блестящим водопадом спадали на плечи. Лебаннен подвел ее к Алдеру. «Теану с Гонта», – звонко, вызывающе сказал король.

Женщина на мгновенье посмотрела прямо на Алдера. Она была молода. Кожа на левой стороне лица была гладкой, с нежным медным оттенком, темный ясный глаз смотрел из-под изящной брови. Правая сторона была сожжена и казалась сплошным бугристым шрамом, глаза не было. Правая рука была похожа на сжатую лапу ворона.

Она протянула Алдеру руку по обычаю Эа и Энладских островов, как и остальные, но левую. Коснулась ладонью его ладони. Рука оказалась горячей, как будто ее терзала лихорадка. Она снова взглянула на него. Это был удивительный взгляд, взгляд единственного ясного, яростного глаза под нахмуренной бровью. Потом она снова опустила взор и отстранилась, словно хотела убежать от них, оказаться в другом месте.

– Мастер Алдер принес для тебя послание от твоего отца с Гонта, – сказал король, видя что посланник молчит.

Теану не подняла головы. Блестящие черные волосы почти скрывали изуродованную правую часть лица.

– Госпожа моя, – хрипло начал Алдер пересохшим ртом, – он велел мне задать тебе два вопроса.

Он испугался, что забыл послание, остановился, только затем, чтобы облизнуть губы и перевести дыхание, но передышка обернулась долгой тишиной.

– Спрашивай, – сказала Теану. Голос у нее был еще более хриплым, чем у него.

– Он велел спросить: кто отправляется в сухую страну? А когда я собирался уезжать, он сказал: «Спроси еще у моей дочери, пересекают ли драконы стену, сложенную из камней».

Теану кивнула и еще дальше отступила назад, словно желая унести загадки с собой, спрятать от них.

– Сухой край, – произнес король, – и драконы.

Они обвел их лица внимательным взором.

– Что же, – сказал он, – давайте сядем и поговорим.

– Может, поговорим снаружи, в саду? – предложила маленькая сероглазая женщина, Тенар, и король тут же согласился. Алдер слышал, как по пути она сказала королю:

– Ей тяжело весь день быть под крышей. Ей нужно небо.

Садовники принесли стулья и поставили их в тени огромной старой ивы, стоявшей на берегу одного из прудов. Теану отошла к кромке зеленой воды и смотрела, как несколько больших серебряных карпов лениво перебирают плавниками. Она явно хотела поразмыслить над вопросами отца, а не разговаривать, хотя ей был слышен их разговор.

Когда все остальные уселись, король попросил Алдера повторить свой рассказ. Их молчание было сочувствующим, и он поведал им свою историю спокойно и не торопясь. Когда он закончил, они немного помолчали. Потом волшебник по имени Оникс спросил у него:

– Снилось ли тебе что-нибудь прошлой ночью?

Алдер ответил, что не припомнит никакого сна.

– А мне снилось, – сказал Оникс. – Мне снился Заклинатель, который учил меня в Школе на Роке. О нем говорят, что он умер дважды, ибо он вернулся из того края через стену.

– Мне снились души, которые не могут возродиться, – очень тихо сказала Тенар.

Князь Сеге сказал:

– Всю ночь мне мерещились голоса людей из моего детства, они звали меня, как тогда, когда я был ребенком. Но когда я пытался прислушаться, они оказывались лишь голосами стражников или криками пьяных матросов.

– Я снов не вижу, – отрезал Тосла.

– Мне эта страна не снилась, – сказал король. – Я вспоминал ее. И воспоминания не желали уходить.

Он посмотрел на безмолвную фигуру у пруда, на Теану, но она только смотрела в пруд и молчала.

Больше никто не ничего не сказал, и Алдер не выдержал.

– Если я принес это бедствие с собой, вы должны отослать меня!

Волшебник Оникс ответил ему, без надменности, но с какой-то окончательностью в голосе.

– Если Рок отправил тебя на Гонт, а Гонт отправил тебя в Хавнор, то твое место в Хавноре.

– Много голов хуже, чем ни одной, – съязвил Тосла.

Лебаннен сказал:

– Давайте отложим на время сны. Нашему гостю следует знать, что занимало нас до его приезда — почему в начале лета я попросил Тенар и Теану приехать, почему я призвал Тослу из его плаваний. Расскажи Алдеру об этом, Тосла.

Темнолицый мужчина кивнул. Рубин в его серьге блеснул, как капля крови.

– Дело в драконах, – сказал он. – В Западном пределе, на Улли и Узидеро, они вот уже несколько лет прилетают в деревни и хутора, летают низко, срывают когтями крыши с домов, пугают жителей. На Вратах Торина они дважды появлялись во время жатвы, палили поля своим дыханием, сжигали стога, поджигали соломенные крыши. Они не убивали людей, но люди гибли в пожарах. Они не нападали на замки тамошних владетелей в поисках сокровищ, как в Темные Годы — только на деревни и на поля. На торговом корабле, ходившем на юго-запад до самого Синили закупать зерно, говорят, что то же самое происходит и там: драконы являются и сжигают урожай как раз во время жатвы. А прошлой зимой на Семеле два дракона поселились на вершине вулкана, горы Анданден.

Оникс издал удивленное восклицание и на вопросительный взгляд короля ответил:

– Волшебник Сеппель с Пальна рассказывал мне, что эта гора была для драконов священным местом, в древности они слетались туда пить пламя из чрева земли.

– Ну так вот, они вернулись, – сказал Тосла. – И распугивают стада и отары, которые составляют там богатство людей, не причиняя вреда животным, но разгоняя их. Стада разбегаются. Жители говорят, что это еще совсем молодые драконы, черные и худые, и они пока не умеют дышать огнем. На севере Пальна, в горах, теперь тоже обитают драконы. Это дикие земли, крестьян там нет, но раньше в тех краях охотились на горных баранов и ловили соколов. А теперь драконы не пускают туда людей. Знает ли об этом тот волшебник с Пальна?

Оникс кивнул:

– Он рассказывал, что драконы в горах летают стаями, как дикие гуси.

– Пальн и Семель отделяет от острова Хавнор лишь Пальнское море, – сказал князь Сеге.

Алдер подумал, что от Семеля до Таона, его родного острова, меньше ста миль.

– Тосла отправился на своем корабле, «Чайке», на Драконьи Бега, – сообщил король.

– Но только лишь показались самые восточные из них, как слетелась целая туча этих бестий, – сказал Тосла с жесткой усмешкой. – Они прогнали меня, так же, как разгоняли скотину на островах. Бросались вниз, опаляли паруса, пока я не повернул назад. Но в этом-то нет ничего нового.

Оникс снова кивнул:

– Никто никогда не плавал на Драконьи Бега, кроме Повелителей Драконов.

– Я плавал, – сказал король и вдруг улыбнулся, широкой, мальчишеской улыбкой. – Но я плыл с Повелителем Драконов… Вот об этом-то времени я и думал. Когда я был в Западном Пределе с Верховным магом, когда мы искали волшебника Коба, мы проплывали мимо Джесседжа, еще дальше Симли, и там мы видели сожженные поля. А на Драконьих Бегах мы видели, как драконы дерутся между собой, словно бешеные звери.

После короткого молчания князь Сеге спросил:

– Могло ли случиться, что некоторые из драконов не оправились от безумия того худого времени?

– Прошло уже больше пятнадцати лет, – ответил Оникс. – Но драконы живут очень долго. Быть может, для них время идет по-другому.

– Но лишь в последние два года драконы стали нападать на людей, – сказал князь.

– Вот этого они не делали, – сказал Тосла. – Если дракон пожелает погубить жителей хутора или деревни, кто сможет ему помешать? Они уничтожают средства к пропитанию — урожаи, поля, стога, фермы, скот. Они говорят: «Прочь! Убирайтесь с Запада!»

– Но зачем же они палят, разрушают?! – вопросил волшебник. – У них есть речь! Они говорят на Языке Созидания! Морред и Эррет-Акбе говорили с драконами. Наш Верховный маг говорил с ними.

– Те драконы, которых мы видели на Драконьих Бегах, – сказал король – потеряли дар речи. В прореху, сделанную Кобом в ткани мироздания, утекали их силы, как утекали и наши. Один лишь великий дракон Орм Эмбар явился к нам и говорил с Верховным магом, позвал его на Селидор… – Он замолчал, глаза его смотрел куда-то в бесконечность. – И даже у Орма Эмбара речь была отнята перед смертью. – Он снова посмотрел куда-то в сторону, лицо его странно осветилось. – Это ради нас умер Орм Эмбар. Он открыл нам дорогу в темный край.

Все они молчали. Наконец тихий голос Тенар прервал тишину:

– Однажды Ястреб сказал мне… если я правильно припоминаю его слова… что дракон, и его речь — одно. Что дракон не учит Старшую Речь, она есть самое дракон.

– Подобно тому, как чайка есть полет. Как рыба есть плавание, – медленно проговорил Оникс. – Да.

Теану слушала, неподвижно стоя у берега. Теперь все смотрели на нее. На лице матери появилось напряженное ожидание, жажда ответа. Теану отвернулась.

– Как заставить дракона побеседовать с тобой? – спросил король. Вопрос был задан легко, как будто это была […], но ответом снова было молчание.

– Что ж, – сказал он, – я надеюсь, мы сможем этому научиться. Раз уж мы говорим о драконах, не расскажешь ли ты нам о девушке, которая явилась в Школу волшебников на Роке, ибо никто, кроме меня, еще не знает этой истории.

– Девушка в Школе! – фыркнул Тосла с издевательской усмешкой. – Рок меняется!

– Так и есть, – сказал волшебник, бросив на моряка долгий холодный взгляд. – Это было восемь лет назад. Она прибыла с Вэя, переодетая юношей, и хотела изучать искусство магии. Конечно, ее жалкие уловки не обманули Привратника, но он впустил ее, встал на ее сторону. В то время Школу возглавлял Мастер Заклинатель, это он… – он мгновение поколебался, – это его я видел ночью во сне.

– Расскажи нам немного о нем, если можешь, господин Оникс, – сказал король – Это был Торион, тот кто вернулся из страны мертвых?

– Да. Прошло много времени, с тех пор как Верховный маг покинул Рок, а известий не было. Мы боялись, что он погиб. Тогда Заклинатель использовал свое искусство и спустился проверить, правда ли Верховный маг пересек стену. Он пробыл там очень долго, и Мастера начали бояться и за него. Но в конце концов он очнулся и сказал, что встретил Верховного мага среди мертвых, и что тот не желал возвращаться, зато повелел Ториону вернуться управлять Школой… Но прошло совсем немного времени, и дракон принес Верховного мага, живого, и господина моего Лебаннена… Потом дракон взлетел, унося Верховного мага на Гонт, и тут Заклинатель упал замертво. Мастер Травник применил все свое искусство, но ничего не помогало, и он объявил Заклинателя мертвым. Мы уже готовились к погребению, и тут Заклинатель зашевелился и сказал, что вернулся к жизни, дабы сделать то, что должно. И, поскольку мы не могли выбрать нового Верховного мага, Торион, Мастер Заклинатель, встал во главе Школы.

Оникс помолчал.

– А когда явилась эта девушка, Торион хотел изгнать ее из стен Школы, хотя Привратник впустил ее, он не желал иметь с нею никакого дела. Но Мастер Путеводитель взял ее к себе в Рощу, и она жила там, на опушке, и ходила с ним среди деревьев. Путеводитель, Привратник, Травник, и Курремкармеррук Именователь, верили, что она недаром прибыла на Рок, считали ее вестником или слугой чего-то великого, даже если она и не подозревала об этом сама, и потому они встали на ее защиту. Остальные Мастера поддерживали Ториона, который утверждал, что она приносит с собой лишь раздоры и порчу, и потому ее надлежит изгнать. Я был тогда учеником. Нам было горестно и тревожно знать, что в наших Мастерах нет согласия, что они не могут выбрать себе главу, что они враждуют.

– Да еще по поводу девчонки, – сказал Тосла.

Взгляд Оникса на этот раз был ледяным.

– Именно.

После краткого молчания он продолжил:

– Короче говоря, Торион послал отряд учеников, чтобы мы изгнали ее с острова. И тогда она вызвала его, требуя встретиться вечером на Холме Рока. Он явился, и вызвал ее истинным именем. «Ириан», назвал он ее. Но со словами: «Я не только Ириан», она изменила обличье. Она стала… она приняла облик дракона. Она коснулась Ториона, и тело его обратилось в прах. Потом она поднялась на холм. Пока она поднималась, мы видели перед собой то женщину, горевшую огнем, то крылатое чудовище. Но когда она ступила на вершину Холма, мы ясно увидели дракона, подобного вспышке огня и блеску золота. Он расправила крылья и улетела на запад.

Голос его стал тихим, а на лице отразился тогдашний трепет. Никто не произнес ни слова.

Волшебник прочистил горло.

– Прежде, чем она поднялась на Холм, Именователь спросил: «Кто ты»? Она ответила, что не знает своего другого имени. Тогда Путеводитель спросил ее, куда она сейчас отправится, и вернется ли обратно. Она отвечала, что уйдет дальше самого дальнего запада, чтобы узнать свое имя у своего народа, но вернется, если ее позовут.

В наступившей тишине вдруг раздался голос, хриплый, тихий голос, подобный скрипу стали о сталь. Алдер не понял слов, но они показались ему знакомыми, как слова забытого когда-то языка, который он почти вспомнил.

Теану подошла к волшебнику и стояла рядом с ним, наклонившись к нему, напряженная, как натянутый лук. Это она произнесла слова.

Потрясенный волшебник обернулся к ней, вскочил со стула и сделал шаг назад. Взяв себя в руки, он ответил:

– Да, это ее слова. «Мой народ, дальше дальнего запада.»

– Позови ее. О, позови ее, – прошептала Теану, протягивая к нему обе руки. И снова он отступил, прежде чем смог овладеть собой.

Тенар встала и тихо спросила у дочери:

– Что такое, Теану, что случилось?

Теану обвела их всех долгим взглядом. Алдер ощутил себя призраком, она смотрела как будто сквозь него.

– Позовите ее сюда, – сказала она. Посмотрела на короля: – Ты можешь позвать ее?

– У меня нет подобной власти. Быть может, Путеводитель с Рока, быть может, ты сама…

Теану яростно помотала головой.

– Нет, нет, нет, нет, – прошептала она. – Я — не такая, как она. У меня нет крыльев.

Лебаннен посмотрел на Тенар, прося поддержки. Тенар с несчастным видом смотрела на дочь.

Теану развернулась и обратилась к королю.

– Я прошу прощения, – сказала она своим тихим, хриплым голосом. – Мне надо побыть одной, господин. Я буду думать над тем, что сказал мой отец. Я постараюсь ответить на его вопросы. Но я хочу побыть одна, молю тебя.

Лебаннен поклонился ей и посмотрел на Тенар, которая сразу подошла к дочери и обняла ее. Они пошли прочь, по залитой солнцем мощеной дорожке, мимо прудов и фонтанов.

Четверо мужчин снова сели, несколько минут никто из них не говорил.

Лебаннен сказал волшебнику:

– Ты был прав, Оникс.

И, обращаясь к остальным:

– Мастер Оникс поведал мне эту историю о драконе-женщине по имени Ириан после того, как я рассказал ему о том, как Теану еще ребенком призвала на Гонт дракона Калессина и говорила с ним на Старшей Речи, а Калессин назвал ее дочерью.

– Государь, это очень странно… мы живем в странные времена, когда дракон оборачивается женщиной, а необученная девушка говорит на Языке Созидания! – Оникс был очевидно и глубоко потрясен, испуган. Алдер заметил это и ему стало странно, что он не чувствует подобного страха. Возможно, подумал он, я просто недостаточно знаю, чтобы бояться.

– Есть и другие рассказы, – сказал Тосла. – Разве вы на Роке их не слышали? Может быть, ваши стены ограждают вас от них. Это простые истории, их рассказывает простой народ. Даже песни. Есть матросская песня, «Зазноба Белило», в которой поется о моряке, оставлявшем в каждом порту девчонку в слезах, пока в один прекрасный день одна из девчонок не погналась за его кораблем на медных крыльях. Она догнала корабль, унесла его с палубы и съела.

Оникс посмотрел на Тослу с отвращением. Но Лебаннен, улыбаясь сказал:

– Женщина из Кемея… Старый учитель Верховного мага, Айхал по прозвищу Огион, однажды рассказал о ней Тенар. Это была старуха из рыбацкой деревни, и жила она как простая рыбачка. Она пригласила Огиона к себе в дом и угостила ухой. Но она сказала ему, что люди и драконы были некогда одним народом. Она и сама была и драконом, и женщиной. И, будучи магом, Огион видел дракона, когда смотрел на нее. Как и ты видел дракона в Ириан, Оникс.

Сухо, обращаясь исключительно к королю, Оникс сказал:

– После того, как Ириан покинула Рок, Мастер Именователь показал нам некоторые отрывки из древнейших текстов и преданий. Эти места всегда были неясны, но их можно было истолковать как предания о существах, которые суть одновременно и люди, и драконы.

– Я надеялся, что Теану прояснит это, – сказал Лебаннен ровным голосом. Алдер не понял, сдался ли он или все еще хранил надежду.

На дальнем конце дорожки появился человек, седой солдат из королевской стражи. Он бежал к ним. Лебаннен повернул голову, встал, пошел ему навстречу. Они о чем-то поговорили приглушенными голосами. Солдат зашагал прочь, король повернулся обратно к собеседникам.

– Новости таковы, – сказал он, и в голосе его снова прозвенел вызов. – Драконы во множестве летают над западным Хавнором. Они поджигают леса, а команда одного из побережных кораблей слышала от беженцев в Южном порту, что горит Резбель.

В ту ночь самый быстрый корабль короля нес его и его спутников по волнам Хавнорского залива, подгоняемый волшебным ветром, который поднял Оникс. Они подошли к устью реки Онневы, вытекающей из-за широкого плеча горы Онн, на рассвете. С корабля вместе с ними сошли одиннадцать лошадей, то были красивые, сильные, тонконогие скакуны из королевских конюшен. Лошади были большой редкостью на всех островах Земноморья, кроме Хавнора и Семеля. Теану было не привыкать к ослам, но лошадей она раньше не видела. Большую часть ночи она помогала конюхам удерживать и успокаивать их. Это были породистые, выезженные лошади, но морские путешествия были им в новинку.

Когда все спустились на песчаный берег Онневы, и пришло время садиться на лошадей, конюхам пришлось показывать явно растерявшемуся Ониксу, как это делается, и подбадривать его. Зато Теану оказалась в седле одновременно с королем. Поводья она держала в изувеченной правой руке и не пользовалась ими, видимо, предпочитая общаться с лошадью по-своему.

Наконец маленькая кавалькада бодрой рысью направилась прямо на запад, к Фальернским нагорьям. Это был самый быстрый способ, который мог придумать Лебаннен. Плыть вокруг всего Южного Хавнора было бы слишком долго. С ними был волшебник Оникс, который мог отогнать непогоду, убрать преграды с пути и защитить их от любого нападения, кроме драконьего пламени. От драконов защиты у них не было никакой, кроме, может быть, Теану.

Вчерашним вечером, собрав своих советников и начальников стражи, Лебаннен быстро заключил, что сражаться с драконами или оборонять от них города не было ни малейшей возможности: стрелы были бессильны, щиты — бесполезны. Лишь величайшим из магов удавалось одержать победу над драконом. У него на службе такого мага не было, да и вряд ли кто из ныне живущих был способен на такое. Но он должен был защищать свой народ, как мог, и не видел другого пути, кроме попытки вступить с драконами в переговоры.

Его мажордом был потрясен, когда король сам отправился в покои Тенар и Теану: это король посылает за теми, кого он желает видеть, повелевает им явиться. «Только не тогда, когда он собирается просить их о чем-то», – ответил Лебаннен.

Он велел ошеломленной горничной спросить, можно ли поговорить с Белой Дамой и с Женщиной с Гонта. В городе и во дворце их называли так. Обе открыто носили свои истинные имена, как и король, и это было столь редким явлением, столь явным вызовом всем обычаям и правилам, что люди предпочитали называть их по-другому, даже если знали эти имена.

Его впустили. Рассказав им новости, он сказал:

– Теану, быть может, во всем моем королевстве лишь ты одна можешь помочь мне. Если ты можешь обратиться к этим драконам, как обращалась к Калессину, если тебе дана какая-то власть над ними, если ты можешь поговорить с ними и спросить, зачем они идут войной на мой народ, сделаешь ли ты это?

Девушка сжалась, словно пытаясь укрыться от его слов, повернулась к матери. Но Тенар не стала ее успокаивать. Она стояла не шелохнувшись. Помолчав, обратилась к дочери:

– Теану, когда-то, давным-давно я говорила: когда к тебе обращается король, надо отвечать. Тогда ты была ребенком и ничего не сказала. Теперь ты уже не ребенок.

Теану отступила от них обоих и по-детски повесила голову.

– Я не могу позвать их, – сказала она своим слабым, хриплым голосом. – Я не знаю их.

– А можешь ли ты позвать Калессина? – спросил Лебаннен

Она покачала головой

– Слишком далеко, – прошептала она. – Я не знаю, где.

– Но ты же дочь Калессина, – сказала Тенар. – Разве ты не можешь поговорить с этими драконами?

С несчастным видом она ответила:

– Я не знаю.

Лебаннен сказал:

– Если есть хоть малейшая возможность, Теану, что они заговорят с тобой, что ты сможешь поговорить с ними, я умоляю тебя воспользоваться ею. Ибо я не могу сражаться с ними, я не знаю их языка. Как же мне понять, что им нужно, у тех, кто может уничтожить меня одним выдохом, одним взглядом? Поговоришь ли ты с ними, за меня, за всех нас?

Воцарилось молчание. Наконец, так тихо, что он еле услышал, она сказала:

– Да.

– Тогда приготовься к путешествию. Мы отплываем в четвертом часу вечера. Мои слуги проводят тебя к кораблю. Я благодарю тебя. И тебя я благодарю, Тенар! – сказал он, беря ее руку в свои, всего лишь на мгновение, ибо ему следовало еще о многом позаботиться перед отплытием.

Он опаздывал, и к пристани спускался быстрым шагом. У сходней стояла стройная фигура в плаще с капюшоном. Последняя лошадь отказывалась ступать на сходни, хрипела и перебирала ногами. Теану, казалось, о чем-то совещалась с конюхом. Затем она взяла у него уздечку и немножко поговорила с лошадью, и обе спокойно поднялись на палубу.

Корабли похожи на маленькие тесные дома; ближе к полуночи Лебаннен услышал разговор двух конюхов. «Верная у нее рука», – сказал один. Голос помоложе отозвался: «Так-то оно так, только вот смотреть на нее страшно, правда?» Первый сказал: «Коли лошади все равно, тебе-то какая разница?» Второй ответил: «Сам не знаю, только разница есть».

Пески Онневы закончились, начались предгорья. Дорога стала шире. Тосла нагнал Лебаннена.

– Она у нас переводчиком будет? – спросил он.

– Если сможет.

– А она храбрее, чем я думал. Если это случилось в первый раз, как она говорила с драконом, может ведь случиться и во второй.

– Ты о чем?

– Да она обожжена чуть ли не до смерти.

– Это не дракон.

– Кто же тогда?

– Люди, у которых она родилась.

– Это как? – спросил Тосла, поморщившись.

– Бродяги, воры. Ей тогда было пять или шесть лет. Неизвестно, что там произошло, но закончилось это тем, что они избили ее до потери сознания и сунули в костер. Мне кажется, посчитали мертвой или решили, что она умрет и это сойдет за несчастный случай. Они убежали. Жители деревни нашли ее, и Тенар ее удочерила.

Тосла почесал за ухом.

– Хорошенькая вышла история о человеческой доброте. Выходит, она и старому Верховному магу не дочь? Тогда что они хотят сказать, когда называют ее дочерью дракона?

Лебаннен плавал с Тослой, несколько лет назад сражался с ним бок о бок при осаде Сорры и знал, что человек он храбрый и рассудительный. Когда грубость Тослы ранила его, он винил собственную шкуру.

– Я не знаю, что они хотят сказать, – мягко ответил он. – Все, что я знаю — дракон назвал ее своей дочерью.

– А этот твой волшебник с Рока, этот Оникс, сразу ведь сказал, что от него в этом деле помощи не жди. Но он же знает Старшую Речь?

– Да. И несколькими ее словами мог бы превратить тебя в горстку пепла. Мне кажется, он этого не сделал из уважения ко мне, а не к тебе.

Тосла кивнул:

– Знаю.

Они гнали лошадей весь день, и к сумеркам добрались до маленького городка среди холмов, где лошадям был предложен корм и отдых, а их всадникам — в разной степени неудобные постели. Те из них, кто был непривычен к езде верхом, еле могли ходить. Горожане ничего не слышали о драконах, и были просто ошеломлены, когда в город во всем своем великолепии въехал целый конный отряд каких-то богачей, которые требовали овса и постелей и расплачивались за них золотом и серебром.

Еще задолго до рассвета всадники снова тронулись в путь. До Резбеля от песков Онневы было больше ста миль. Во второй день они должны были перебраться через невысокий перевал и спуститься на западную сторону Фальернов. Йенай, один из самых верных воинов короля, скакал далеко впереди, Тосла был в арьергарде, Лебаннен вел основной отряд. Он сонно покачивался в седле в вязкой предрассветной тишине, когда его разбудил донесшийся спереди стук копыт. Это возвращался Йенай. Лебаннен поднял голову, чтобы посмотреть, куда он указывает.

Они как раз выехали из леса по гребню холма и теперь в прозрачном предутреннем воздухе им открылся вид на перевал. Горы по обе стороны дороги выделялись черными громадами на фоне облаков, подкрашенных тусклым заревом рассвета.

Вот только ехали они на запад.

– Это ближе Резбеля, – сказал Йенай. – Самое большее пятнадцать миль.

Кобыла Теану, хотя и невысокая, была лучшей из лошадей и имела твердое убеждение, что ей надлежит вести остальных. Когда Теану ее не удерживала, она забегала вперед всех. И теперь она сразу подошла туда, где Лебаннен остановил своего рослого мерина, так что Теану теперь сидела рядом с Лебанненом и смотрела туда, куда смотрел он.

– Лес горит, – сказал он ей.

Ему была видна только обожженная сторона ее лица. Казалось, правый глаз слепо взирает на пожар, но она видела, видела пламя, и похожая на воронову лапу рука, державшая поводья, дрожала. «Обожженное дитя боится огня» – подумалось ему.

Что за подлое помрачение рассудка заставило его сказать этой девушке: «Иди со мной, поговори с драконами, спаси мою шкуру!» и привести ее прямо в огонь?

– Мы поедем обратно, – сказал он.

Теану подняла левую, здоровую руку, указывая куда-то.

– Смотрите, – позвала она. – Смотрите!

Искра из костра, тлеющая щепка, взлетающая над черной линией перевала, огненная птица, взмывающая ввысь, дракон, летящий прямо на них.

Теану встала в стременах и издала пронзительный крик, похожий на крик морской чайки или сокола, но это было слово, одно слово:

– Медеу!

Огромное существо со страшной скоростью приближалось, почти лениво взмахивая длинными, тонкими крыльями. Оно уже перестало отражать пожар и в свете занимающегося утра казалось черным или бронзовым.

– Держите лошадей! – сказала Теану своим надтреснутым голосом, и тут серый мерин Лебаннена увидел дракона и, мотая головой, встал на дыбы. Лебаннен сумел его успокоить, но позади раздалось испуганное ржание лошади, топот копыт и голоса конюхов. Волшебник Оникс прибежал со всех ног и встал рядом с мерином Лебаннена. Кто в седлах, кто стоя на земле, они смотрели, как приближается дракон.

И снова Теану выкрикнула то слово. Дракон повернул, замедлился, чуть спустился и завис в воздухе прямо перед ними в пятидесяти футах над землей.

– Медеу! – выкрикнула Теану, и как долгое эхо прозвучал ответ:

– Ме-дее-ууу!

– Что это означает? – спросил Лебаннен, наклоняясь к Ониксу.

– Сестра, брат, – прошептал волшебник.

Вот Теану спрыгнула с лошади, бросила поводья Йенаю, пошла вниз по пологому склону туда, где завис в воздухе дракон, чьи длинные крылья быстро и коротко били в воздухе, как крылья ястреба, стерегущего добычу. Только между концами этих крыльев было пятьдесят футов, а звук был похож на звон литавр или стрекот трещотки. Пока Теану шла к нему, из украшенной длинными зубами длинной пасти дракона вырвался небольшой язычок огня.

Она подняла руку. Не тонкую смуглую руку, а обоженную воронову лапу. Шрамы от ожогов на руке и плече не давали поднять ее вверх. Рука остановилась на уровне глаз.

Дракон, только что дышавший огнем, немного опустился в воздухе, нагнул голову и коснулся ее руки своей продолговатой чешуйчатой мордой. Словно собака, словно животное, обнюхивающее собрата в знак приветствия, подумал Лебаннен, словно сокол, спускающийся на руку, словно король, кланяющийся королеве.

Теану заговорила, дракон ответил. Голоса их были похожи на дрожь едва тронутых цимбал. Снова вопрос, еще ответ, молчание. Дракон заговорил, и говорил долго. Оникс напряженно прислушивался. Еще обмен словами. Струйка дыма из ноздрей дракона, резкое, повелительное движение покалеченной, иссушенной руки девушки. Она очень отчетливо произнесла два слова.

– «Позови ее» – прошептал волшебник.

Дракон забил крыльями, наклонил свою длинную голову и зашипел, снова что-то сказал, и вдруг взмыл высоко в воздух над головой Теану, сделал круг и стрелой улетел на запад.

– Он назвал ее дочерью Старейшего, – прошептал волшебник. Теану стояла неподвижно, глядя вслед дракону.

Она повернулась. Поросшие лесом холмы осветились серым утренним светом, и на фоне этих просторов она выглядела маленькой и хрупкой. Лебаннен спрыгнул с лошади и побежал к ней. Он ожидал, что она будет измотана и перепугана, протянул руку, чтобы помочь ей идти, но она улыбнулась ему. Обе половинки — прекрасная и ужасная — ее лица светились багрянцем не взошедшего еще солнца.

– Они больше не нападут. Они будут ждать в горах. – сказала она. Потом осмотрелась, словно и вправду не понимая, где она находится, и позволила Лебаннену взять себя за руку, но улыбка и огонь не покидали ее лица, и ступала она легко.

Оставив лошадей, уже спокойно пощипывавших росистую траву, конюхам, Оникс, Тосла и Йенай окружили ее, правда, держась на почтительном расстоянии. Оникс сказал:

– Госпожа моя Теану, никогда в жизни я не видел подобной храбрости.

– Я тоже, – сказал Тосла.

– Я боялась, – ответила Теану своим странным голосом, в котором не отражались чувства. – Но я назвала его братом, а он назвал меня сестрой.

– Я не все понял из того, о чем вы разговаривали, – сказал волшебник. – Мне не дано такого знания Старшей Речи, как вам. Скажешь ли ты нам, о чем вы говорили?

Она медленно ответила, глядя на запад, туда, куда улетел дракон. Багрянец дальнего пожара сходил на нет в светлеющем небе.

– Я спросила: «Зачем вы жжете королевский остров?» Он ответил: «Пора нам взять обратно свои земли». А я сказала: «Разве Старейший велел вам взять их огнем?» Тогда он ответил, что Калессин, Старейший, отправился вместе с Орм Ириан дальше дальнего запада, летать на другом ветру. И еще он сказал, что молодые драконы, которые остались здесь, на ветрах мира, называют людей клятвопреступниками, укравшими у драконов их земли. Они говорят друг другу, что Калессин больше не вернется, и они не будут больше ждать, но изгонят людей со всех земель запада. А недавно вернулась Орм Ириан, теперь она на Пальне, так он сказал. И я велела ему просить Орм Ириан явиться к нам. Он ответил, что она придет на зов дочери Калессина.

 

ГЛАВА III

Драконий Совет

И

з окна своей комнаты Тенар следила за парусом корабля, уносящего Лебаннена и Теану в ночную тьму. Она не пошла на пристань прощаться с дочерью. Тяжело, очень тяжело было отказываться отправиться с нею в это путешествие. Теану умоляла ее — Теану, которая никогда ничего не просила. Она никогда не плакала, она просто не могла плакать, но теперь в ее дыхании слышалось всхлипывание:

– Но ведь я не могу, я не могу ехать одна! Поедем со мной, мама!

– Любовь моя, сердце мое, если бы я могла укрыть тебя от этого страха, я бы так и сделала, разве ты не видишь, что я не могу? Я сделала для тебя все, что могла, огонек ты мой, звездочка моя. Король прав: только ты, ты одна можешь сделать это.

– Но если бы ты просто поехала со мной, чтобы я знала, что ты рядом…

– Я рядом, я всегда здесь. Я ничем не пригожусь вам, буду только помехой. Вам надо торопиться, это будет тяжелое путешествие. Я буду вас задерживать. А ты можешь начать бояться за меня. Тебе я не нужна. Я не могу тебе помочь. Тебе надо понять это. Ты должна ехать, Теану.

Она отвернулась от дочери и принялась искать одежду, которую Теану брала с собой: не те наряды, что они носили во дворце, а старую домашнюю одежду: крепкие туфли, прочный плащ. Она плакала, но не собиралась показывать это дочери.

Теану застыла в растерянности, словно скованная страхом. Тенар подала ей одежду, и она покорно переоделась. В дверь постучал королевский воин, Йенай, спросил, можно ли ему отвести госпожу Теану на пристань, и она смотрела на него, как бессловесный зверь.

– Иди же, – сказала Тенар. Она обняла Теану и положила руку на огромный шрам, занимавший половину ее лица. – Ты ведь дочь Калессина, как и моя дочь.

На долгое мгновение Теану крепко обняла ее, отпустила, ни слова не говоря повернулась и вслед за Йенаем вышла из комнаты.

Tenar stood feeling the chill of the night air where the heat of Tehanu’s body and arms had been.

Тенар осталась стоять на месте, ощущая лишь прохладу ночного воздуха там, где только что был жар рук и тела Теану.

She saw the mooring lines cast off, the docile movement of the ship following the oared tug that towed her clear, the sudden fall and flowering of the white sails in the darkness. The light of the stern lantern trembled on the dark water, shrank slowly to a tiny drop of brightness, and was gone.

Она пошла к окну. Причал освещали огни, взад-вперед бегали люди, цокали копыта лошадей, спускавшихся по крутым улицам к воде. У причала стоял корабль с высокими мачтами. Знакомый корабль, «Дельфин». Теану стояла у сходней. Вот она поднялась на борт, ведя последнюю лошадь, которая начала было упрямиться, и вслед за ней поднялся Лебаннен. Отдали швартовы, корабль послушно отошел от причала вслед за весельным буксиром, внезапно упали и раскрылись паруса — словно белые цветы распустились в ночи. Свет кормового фонаря дрожал, отражаясь на воде, превратился в крошечную каплю света вдали и исчез.

Тенар отошла от окна и принялась собирать вещи, которые носила Теану, шелковистую блузку, верхнюю юбку, подняла легкие сандалии. Прижала их на мгновение к щеке, отложила.

Она лежала без сна в широкой кровати, и перед ее взором снова и снова вставала одна и та же картина: дорога и идущая по ней в одиночестве Теану. И вдруг с неба на нее падает узел, сеть, черная извивающая масса, целый рой драконов, и струи пламени летят на нее, пламя пожирает ее волосы, одежду… «Нет!» – сказала себе Тенар, – «нет, этого не случится!» Снова и снова она старалась отвлечься, думать о чем-то другом, и опять и опять по дороге в полном одиночестве шла Теану, а по небу мчалась к ней черно-пламенная туча.

Небо посерело, свет проник в комнату и Тенар, совершенно измученная, наконец смогла заснуть. Ей снился Дом Старого мага на Пригорке, ее дом, и тихий восторг от того, что она наконец вернулась, наполнял ее. Она взяла метлу, стоявшую за дверью — на полу лежала пыль, Гед запустил дом. Но в задней стене обнаружилась дверь, которой раньше не было. Она отворила ее и попала в маленькую комнату с низким потолком и каменными стенами, выкрашенными в белый свет. В комнате на корточках сидел Гед, положив локти на колени, руки его бессильно повисли. Но вместо человеческой головы у него была маленькая черная голова стервятника. Он сказал тихим хриплым голосом: «Тенар, у меня нет крыльев». Он сказал это, и такой гнев, такой ужас затопили ее, что она проснулась, жадно хватая ртом воздух. Высокая стена комнаты была освещена солнцем, а печальный ясный голос трубы возвестил четвертый час утра.

Принесли завтрак. Она немного поела и разговорилась с Черникой, пожилой служанкой, которую выбрала из целой свиты горничных и фрейлин, которую ей предложил Лебаннен. Черника была умной, сведущей женщиной родом из небольшой деревушки во Внутреннем Хавноре, и Тенар ладила с ней лучше, чем с большинством придворных дам. Те были обходительны, почтительны, но не знали, как с ней держаться, как говорить с женщиной, которая наполовину — каргская жрица, наполовину — гонтийская крестьянка. Она видела, что им легче быть добрыми к яростно-робкой Теану. Ее хоть можно было жалеть. Жалеть Тенар они не могли.

Зато Черника могла ее жалеть и жалела, и в то утро это сильно помогло Тенар. «Король привезет ее назад целой и невредимой», – сказала она. «Ты что же, думаешь, он может взять с собой девушку туда, откуда не сумеет вытащить? Никогда! Он не из таких!» То было ложное утешение, но Черника так страстно верила в истинность своих слов, что пришлось с ней согласиться, а это само по себе немного успокоило Тенар.

Ей надо было найти себе занятие, ибо отсутствие Теану ощущалось везде, куда бы она ни повернулась. Она решила поговорить с каргской принцессой, узнать, собирается ли девушка учить ардический или хотя бы назвать ей свое имя.

В Каргаде у людей не было истинного имени, которое следовало держать в тайне, как делали жители Архипелага. Подобно ардическим именам, каргское имя могло иметь значение — Роза, Ольха, Честь, Надежда, а могло быть и традиционным, например, именем одного из предков. Люди открыто носили свои имена и гордились древностью имени, передававшегося из поколения в поколение. Тенар отняли у родителей слишком рано, и она не знала, откуда взялось ее имя —скорее всего так звали ее бабку или прабабку. Это имя забрали, когда признали ее Арой, Вечно Возрождающейся Безымянной, и она забыла его. Пока Гед не вернул это имя ей. Для нее, как и для него, оно было ее истинным именем. Но оно не было словом Старшей Речи, не давало никому никакой власти над нею, и она никогда его не прятала.

И потому ей казалось странным, что принцесса скрывает свое имя. Прислужницы называли ее просто Принцессой, или Госпожой, послы именовали ее Верховной принцессой, Дочерью Тола, Госпожой с Гур-ат-Гура и тому подобными выражениями. Если у бедняги ничего не было, кроме титулов, пора было ей обзавестись собственным именем.

Тенар знала, что гостье короля не полагается разгуливать по улицам Хавнора в одиночку, а Черника в тот день была. Поэтому она попросила, чтобы ее сопровождал слуга. Ей выделили очаровательного слугу, или, скорее, служку, ибо мальчику было всего около пятнадцати. . Ей нравилось гулять в городе. Она уже поняла, что без Теану было легче, и призналась себе в этом по пути к Речному дворцу. На Теану люди бросали взгляд и тут же отворачивались, и Теану молча страдала, держась прямо и гордо, она ненавидела эти взгляды, ненавидела то, как они отворачивались, и Тенар страдала вместе с ней и, может быть, больше ее.

…a street where the painted bridges from rooftop to rooftop made a kind of airy vaulted ceiling high above them, from which red-flowering vines looped down in festoons, and people put birdcages out the windows on gilt poles among the flowers, so that it all seemed a garden in the middle of the air.

Сегодня она могла погулять по городу, поглядеть на уличные представления, пройтись между рыночных шатров, увидеть лица и наряды со всех концов Архипелага. Она свернула с прямой дороги, чтобы дать своему провожатому показать ей маленькую улочку, над которой многочисленные мостики перешагивали с крыши на крышу, так что казалось, что надо всей улицей парит ажурный сводчатый потолок, перевитый гирляндами вьюнка в алых цветах. Среди цветов блестели клетки с птицами, вывешенные из окон на золоченых шестах — все вместе напоминало сад в воздухе. «О, как бы мне хотелось показать это Теану» – подумала она. Но вспоминать Теану было слишком больно.

Речной дворец, так же как и Новый, был построен в правление королевы Эру, пять веков назад. Когда Лебаннен взошел на трон, он стоял в руинах. Лебаннен восстановил его, заботливо и внимательно, и теперь дворец был прекрасным, спокойным местом. Мебели в нем было немного, а на темных натертых до блеска полах не лежали ковры. Ряды высоких окон открывались, и тогда целую стену сменял вид на ивы у реки. Можно было выйти на широкие деревянные балконы, нависающие над водой. Придворные дамы поведали Тенар, что именно сюда король больше всего любил сбегать, чтобы провести ночь в одиночестве или ночь с любовницей, и это обстоятельство, как они намекали, придавало особое значение тому, что он поселил принцессу именно здесь. Сама-то она подозревала, что он просто не желал быть с ней под одной крышей и просто назвал единственное подходящее место, но может быть, придворные дамы и были правы.

Стражники в великолепных доспехах узнали ее и пропустили во дворец. Слуги доложили о прибытии Тенар и удалились вместе с ее служкой. Как и все слуги, они рады были угостить собрата орехами и поделиться с ним слухами. Фрейлины вышли ей навстречу с приветствиями, они были рады видеть новое лицо и жаждали подробностей о королевской экспедиции против драконов. Пройдя через все это, Тенар наконец добралась до комнат, которые занимала принцесса.

В предыдущие два посещения ей приходилось некоторое время ждать в передней, после чего скрытые покрывалами прислужницы вводили ее во внутренние покои, единственные темные покои во всем светлом, воздушном дворце, где, покрытая красным покрывалом, спадающим с плоской шляпы до самого пола, стояла принцесса. Она казалась застывшей живой статуей, предметом обстановки. Кирпичной трубой, как сказала госпожа Иеса.

В этот раз все было по-другому. Едва она вошла в переднюю, как во внутренних покоях раздался визг, послышалась беготня, из распахнувшейся двери выбежала принцесса и с диким криком бросилась Тенар на шею. Тенар была невелика ростом, и принцесса, высокая, сильная, порывистая девушка, сбила было ее с ног, но крепкие объятия не дали Тенар упасть.

– О госпожа Ара, госпожа Ара, спаси меня, спаси меня! — кричала она.

– Принцесса! Что случилось?

Принцесса расплакалась, от страха и от облегчения разом, и Тенар еле смогла разобрать в ее всхлипах и мольбах какую-то чепуху о драконах и жертвоприношении.

– Драконов возле Хавнора нет, – сухо сказала она, освобождаясь от объятий, – и никого не собираются приносить в жертву. Что это за слухи такие? Что тебе сказали?

– Женщины сказали, что идут драконы, что им принесут в жертву королевскую дочь, а не козу, ведь они все здесь колдуны, и я перепугалась. – Принцесса вытерла слезы, сцепила ладони и попыталась совладать с охватившим ее страхом. Это был неподдельный, неуправляемый ужас, и Тенар стало ее жалко. Она не подала виду. Девушке следовало научиться сохранять достоинство.

– Твои женщины невежественны, и слишком скверно знают ардический, чтобы разобраться в том, что им говорят. А ты совсем его не знаешь. Если бы знала, ты бы поняла, что бояться нечего. Разве кто-нибудь во дворце бегает с воплями и причитаниями?

Принцесса смотрела на нее во все глаза. На ней не было шляпы, не было покрывала, только легкое платье — было жарко. До этого Тенар ни разу не видела ее как следует — лишь смутные очертания под красной вуалью. Хотя глаза принцессы покраснели от слез, а лицо пошло пятнами, она была великолепна: светло-каштановые волосы, светло-карие глаза, округлые руки, полная грудь, стройная талия — женщина в первом расцвете своей силы и красоты.

– Ведь их не собираются приносить в жертву. – наконец сказала Тенар. – Никого не будут приносить в жертву.

– Тогда зачем сюда идут драконы?

Тенар глубоко вздохнула.

– Принцесса, – сказала она, – нам надо о многом поговорить. Если ты будешь смотреть на меня, как на друга…

– Ты и есть друг мне — сказала принцесса. Она сделала шаг вперед и крепко сжала правую руку Тенар — очень крепко. – Ты друг мне, у меня нет больше друзей, я готова ради тебя пролить свою кровь.

Это было глупо, но Тенар знала, что это правда. Она постаралась достойно ответить на пожатие принцессы, и сказала

– И ты мне друг. Скажи мне свое имя.

Глаза принцессы округлились. На верхней губе еще остались сопли и слюни. Нижняя губа задрожала. Глубоко вздохнув, она ответила:

– Сесерах.

– Сесерах, меня зовут не Ара, а Тенар.

– Тенар, – повторила девушка, еще сильнее сжимая ей руку.

– Ну так вот, – сказала Тенар, пытаясь овладеть положением, – я долго шла сюда пешком, и мне хочется пить. Пожалуйста, давай сядем, и — можно мне чего-нибудь попить? А потом поговорим.

– Хорошо, – ответила принцесса и выскочила из комнаты, как настигающая добычу львица. Во внутренних комнатах раздались крики, снова послышалась беготня. Появилась прислужница, дрожащими руками поправляющая свое покрывало и забормотала что-то с таким сильным гур-ат-гурским акцентом, что Тенар ее не поняла.

– Говори на проклятом наречии! – заорала принцесса изнутри, и женщина жалко запищала по-ардически:

– Сесть? Пить? Госпожа?

Посреди темной, душной комнаты поставили друг напротив друга два стула. Рядом с одним стояла Сесерах.

– Я бы хотела посидеть снаружи, у воды, – сказала Тенар. – Если ты не возражаешь, принцесса.

Принцесса снова закричала, прислужницы снова забегали, семеня под своими покрывалами, стулья вынесли на широкий балкон. Они сели рядом.

– Так лучше, – сказала Тенар. Она все еще странно себя чувствовала, говоря по-каргски. Это было совсем легко, но она чувствовала себя так, как будто говорила не она, а кто-то другой, актер, играющий ее роль.

– Тебе нравится вода? – спросила принцесса. Лицо ее вновь стало обычного цвета — цвета густых сливок, глаза больше не выглядели опухшими и оказались голубовато-золотистыми, или голубыми с вкраплениями золота.

– Да. А тебе нет?

– Ненавижу. Там, где я жила, не было воды.

– В пустыне? Я тоже жила в пустыне. Пока мне не исполнилось шестнадцать. Тогда я пересекла море и уехала на запад. Я обожаю воду, море, реки.

– Ох, море, – выдохнула Сесерах, пригнулась, зарываясь лицом в ладони. – О, я ненавижу, ненавижу его. Меня так тошнило, я чуть душу свою не выблевала. Снова и снова и снова. Дни, и дни, и дни напролет. Видеть больше его не желаю. – Она бросила быстрый взгляд сквозь ветви ив на тихий мелкий ручей под ними. – Эта речка ничего, – сказала она подозрительно.

Прислужница принесла поднос, на котором стояли кувшин и чашки, и Тенар сделала большой глоток холодной воды.

– Принцесса, – сказала она, – нам надо о многом поговорить. Во-первых: драконы все еще очень далеко на западе. Король и моя дочь отправились говорить с ними.

– Говорить с ними?

– Да. – Она хотела что-то добавить, но передумала. – Будь добра, расскажи мне о драконах Гур-ат-Гура.

В детстве, на Атуане, Тенар рассказывали, что на Гур-ат-Гуре водятся драконы. В горах драконы, в пустынях разбойники. Гур-ат-Гур считался бедным захолустьем, где не было ничего стоящего, кроме опалов, бирюзы и кедровых бревен.

Сесерах тяжело вздохнула. На глазах у нее появились слезы.

– Мне хочется плакать, когда я думаю о доме, – сказала она с такой невинной простотой и с таким чувством, что у Тенар тоже на глаза навернулись слезы. – Так вот, драконы живут высоко в горах. Два, три дня пути от Месрета. Там сплошные скалы и никто их там не тревожит, и они никого не трогают. Но раз в году они спускаются вниз, ползут всегда по одной и той же дороге. Это такая тропа, на ней осталась только мелкая пыль, они ведь спускаются по ней каждый год с начала времен. Она называется Дорогой драконов. –Тенар слушала очень внимательно, и принцесса продолжила. – Пересекать Дорогу драконов — табу. Запрещается вообще ступать на нее. Ее надо обходить, с юга, вокруг Места жертвоприношения. Они начинают спускаться по ней поздней весной. И на четвертый день пятого месяца они все прибывают на Место жертвоприношения. Ни один никогда не опаздывал. Все люди Месрета и всех деревень ждут их там. И когда все соберутся там, жрецы начинают приношение. И тогда… У вас на Атуане разве нет весеннего жертвоприношения?

Тенар покачала головой.

– Видишь ли, поэтому я и испугалась, ведь это может быть человеческое жертвоприношение. Если дела идут плохо, могут принести в жертву королевскую дочь. Если нет, тогда обычную девушку. Но даже этого не делали очень-очень давно. С тех пор, как я была маленькой. С тех пор, как мой отец победил всех остальных королей. Теперь закалывают козу и овечку. Кровь собирают в чаши, жир бросают в жертвенный огонь, и призывают драконов. Драконы пьют кровь и едят огонь. – Она прикрыла глаза на мгновение, и Тенар сделала то же самое. – А потом возвращаются в горы, а мы возвращаемся в Месрет.

– Они большие?

Сесерах раздвинула руки — на ярд.

– Некоторые больше, – сказала она.

– И они не летают? И не могут говорить?

– Ах, нет. Вместо крыльев у них небольшие отростки. Они шипят. Животные ведь не могут говорить. Но они — священные животные. Они — символ жизни, ибо огонь есть жизнь. Они священны, потому что являются на весеннее жертвоприношение. Даже если бы ни один человек не пришел, драконы все равно явились бы туда, собрались бы в том месте. Мы приходим туда, потому что туда приходят драконы. Жрецы все время об этом рассказывают перед жертвоприношением.

Тенар немного подумала.

– Здесь, на западе, драконы большие. Огромные. И они могут летать. Они животные, но они могут говорить. И они священны. И опасны.

– Что ж, – сказала принцесса, может, драконы и животные, только они больше похожи на нас, чем проклятыеколдуны.

Она говорила «проклятыеколдуны» на одном дыхании, без всякого ударения. Тенар помнила это выражение из своего детства. Оно обозначало Темный Народ, ардический народ Архипелага.

– Почему это?

– Потому что драконы перерождаются! Как и все животные. Как мы. – Сесерах поглядела на Тенар с откровенным любопытством. – Ты ведь была жрицей Наисвятейших Гробниц, я думала, ты знаешь об этом куда больше меня.

– Но драконов у нас там не было, – сказала Тенар. – Я ничего о них не знала. Пожалуйста, друг мой, расскажи мне о них.

– Что ж, дай-ка вспомнить. Это зимняя история, но я думаю, это ничего, здесь ее можно рассказывать и летом. Здесь и так все неправильно. – Она вздохнула. – Ну, в начале, как ты знаешь, в начале времен, мы были одним, все люди и все животные, мы делали одно и то же. А потом мы научились умирать. И тогда мы научились возрождаться. Может, как такое же создание, а может, как совсем другое. Но это неважно, ведь все равно умрешь и опять возродишься, так что рано или поздно перебываешь всем.

Тенар кивнула. До сих пор история была ей знакома.

– Но лучше всего, конечно, возродиться человеком или драконом, потому что это священные существа. А потому стараешься не нарушать табу, соблюдать Заповеди, чтобы вернее возродиться человеком, или на худой конец драконом. Если здешние драконы могут говорить, понятно, почему это — вознаграждение. А то мне все время казалось, что быть одним из наших не больно-то здорово.

Но история не об этом, а о том, как проклятыеколдуны открыли Ведурнан. Это такая штука, я не знаю в точности что, но некоторым людям было сказано, что если они согласятся никогда не умирать и никогда не возрождаться, они овладеют колдовством. И они выбрали это, выбрали Ведурнан. И ушли с ним на запад. И оно сделало их темным. И они теперь живут здесь. Все здешние люди — это те, кто выбрали Ведурнан. Они живут, и могут творить свое проклятое колдовство, только умереть они не могут. Умирают лишь тела. Остальное попадает в темное место и никогда не возрождается. И они выглядят как птицы. Но летать не могут.

– Да, – прошептала Тенар.

– Ты не учила этого на Атуане?

– Нет, – ответила Тенар.

На ум ей пришла история, рассказанная Огиону Женщиной из Кемея: в начале времен драконы и люди были одним народом, но потом драконы выбрали дикость и свободу, а люди — богатство и власть. Выбор, разделение… Это — та же история?

Но в сердце ее вставала другая картина: Гед, сидящий на корточках в комнате с каменными стенами, маленькая, черная голова с клювом…

– Ведурнан — это не то кольцо, о котором все говорят, которое мне придется надеть?

Тенар попыталась выбросить из головы Расписную Комнату и свой дурной сон, и ответить на вопрос Сесерах.

– Кольцо?

– Кольцо Эртакби.

– Эррет-Акбе. Нет. Это кольцо — Кольцо Мира. И ты будешь носить его, только когда станешь королевой короля Лебаннена — если станешь. И это будет для тебя большая удача.

На лице Сесерах появилось странное выражение. Не сердитое и не циничное. На нем появилась безнадежность, смешанная с тенью улыбки и терпением — выражение женщины на полвека старше.

– Нет в том никакой удачи, дорогая моя подруга Тенар, сказала она. – Мне придется выйти за него. И я сгину.

– Почему же ты сгинешь, если выйдешь за него?

– Мне придется сказать ему мое имя. А если он назовет мое имя, то похитит мою душу. Они это умеют, проклятыеколдуны. Поэтому они всегда скрывают свои имена. А если он похитит мою душу, я не смогу умереть. Я буду навеки лишена тела, я останусь птицей, которая не может летать, я больше никогда не смогу возродиться.

– И поэтому ты прячешь свое имя?

– Я ведь сказала его тебе, Тенар, подруга.

– Я ценю твой дар, друг мой, – решительно ответила Тенар. – Но здесь можно говорить свое имя кому угодно. Они не могут похитить у тебя душу. Верь мне, Сесерах. И можешь верить ему. Он не… Он не сделает тебе худа.

Девушка уловила ее сомнения.

– Но он хотел бы, ведь так? – сказала она. – Тенар, друг мой, я знаю, кто я здесь для них. В том огромном городе, где сейчас мой отец, в Авабатхе, я была глупой, невежественной девчонкой из пустыни. Фейяганой. Городские женщины хихикали и пихали друг друга локтями, когда видели меня. Шлюхи с непокрытыми лицами. А здесь еще хуже. Я никого не понимаю, а они не понимают меня, и здесь все, все совсем по-другому. Я даже не знаю, чтo за едой меня кормят, это колдовская еда, у меня от нее кружится голова. Я не знаю, какие здесь табу, тут нет ни одного жреца, одни только женщины-колдуньи вокруг, черные, с непокрытыми лицами. И я вижу, как они на меня смотрят! Из-под фейяга все видно! Я видела его лицо. Он очень красив, он выглядит, как воин, но он — черный колдун и ненавидит меня. Нет, нет, не отрицай, я вижу, что он ненавидит меня. И я думаю, когда он узнает мое имя, он заточит мою душу в том месте навсегда.

Они надолго замолчали. Тенар смотрела между ветвей ивы на тихо текущую воду, ей было грустно. Она устала.

– Что ж, принцесса, значит, ты должна придумать, как понравиться ему. Что тебе еще остается?

Сесерах скорбно пожала плечами.

– Неплохо было бы понимать, что он говорит.

– Багабба-багабба. Все они так говорят.

– А наш язык так же звучит для них. Послушай, принцесса, как он может полюбить тебя, если все, что бы ты ни сказала, звучит для него как «багабба-багабба»? Смотри, – сказала она, подняв ладонь и указывая на нее другой рукой, и произнесла слово — сначала на каргском, потом на ардическом.

Сесерах тоном прилежной ученицы повторила оба слова. Тенар назвала еще несколько частей тела, и до принцессы начали доходить возможности перевода. Она выпрямилась.

– Как колдуны говорят «король»?

– Агни. Это слово Старшей Речи. Мой муж сказал мне его.

Она тут же пожалела, что сказала о существовании еще и третьего языка, сейчас они совсем запутаются. Но внимание принцессы привлекло вовсе не это.

– У тебя есть муж? – Сесерах смотрела на нее во все глаза — сияющие львиные глаза. Она рассмеялась. – Как чудесно! Я думала, ты жрица! О, пожалуйста, друг мой Тенар, расскажи мне о нем! Он воин? Он красив? Ты любишь его?

КОРОЛЬ отправился охотиться на драконов. Алдер понятия не имел, что ему теперь делать, и чувствовал себя совершенно бесполезным. Он жил во дворце, ел королевскую еду и чувствовал себя дармоедом. Он принес с собой зло и чувствовал себя виноватым. Нельзя было весь день сидеть в комнате, так что он выходил в город, но от шума и великолепия города кружилась голова. Денег у него не было, не было и цели, он просто бродил по улицам, пока не уставал. Тогда он возвращался во Дворец Махариона, гадая, впустят ли его суровые стражники и в этот раз. Какое-то подобие покоя он находил только в дворцовых садах. Он надеялся снова встретить Роди, но тот не появлялся, и, может быть, к лучшему. Алдеру начинало казаться, что говорить с людьми ему не следует. Руки, тянущиеся к нему из царства смерти, могли потянуться и к ним.

На третий день после отплытия короля он спустился в сад, походить среди прудов. Днем было очень жарко, так что и вечер был душный, безветренный. Он взял Хвата с собой и выпустил его на траву. Котенок принялся гоняться под кустами за какими-то насекомыми, а сам он сидел на скамье возле старой ивы и следил за жирным карпом в пруду. Серебристо-зеленая чешуя карпа поблескивала в воде. Он чувствовал одиночество и уныние: он чувствовал, что защита от голосов, от тянущихся рук, рушится. В конце концов, зачем он здесь? Что хорошего он может сделать? Почему бы не уйти туда раз и навсегда, почему бы не спуститься по тому холму до конца и не покончить с этим? Никто в мире не стал бы его оплакивать, а его смерть избавила бы их всех от страданий, которые он приносил с собой. Им хватало забот и с драконами. Может быть, если он спустится туда, он встретит Лилию.

Если он умрет, они не смогут коснуться друг друга. Волшебники говорили, что у них даже мысли такой не возникнет. Они говорили, мертвые забывают то, что знали, когда были живы. Но Лилия тянулась к нему. Может быть, хоть поначалу, они будут помнить. Может быть, они успеют посмотреть друг на друга, увидеть друг друга, даже если им не дано было больше прикоснуться друг к другу.

– Алдер.

Он медленно поднял голову. Перед ним стояла женщина, маленькая седовласая женщина, Тенар. Он увидел в ее лице тревогу, но не знал, о чем она тревожится. Потом он вспомнил, что ее дочь, обожженная девушка, уплыла на запад с королем. Может быть, пришли плохие новости. Может быть, все они погибли.

–Тебе плохо, Алдер?

Он покачал головой. Говорить было трудно. Ему начинало казаться, что там, в ином краю, ему будет очень легко — ведь там не надо говорить. Не надо смотреть людям в глаза. Никто тебя не потревожит.

Она села на скамью рядом с ним.

– Тебя что-то гложет, – сказала она.

Он сделал слабый жест — все в порядке, ничего особенного.

– Ты был на Гонте. У моего мужа, Ястреба. Как он? Он управляется с хозяйством?

– Да, – сказал Алдер. Потом постарался ответить полнее: – Он был добрейшим хозяином.

– Я рада слышать это, – сказала она. – Я беспокоюсь за него. Он смотрит за домом не хуже меня, но все равно мне не хочется оставлять его одного… Пожалуйста, расскажи мне, чем он занимался, пока ты был там?

Он рассказал ей, что Ястреб собрал сливы и отдал их на продажу, что они вместе починили ограду, что Ястреб помог ему уснуть. Она слушала, внимательно, серьезно, как будто эти мелочи были так же важны, как и странные события, о которых они говорили здесь три дня назад — мертвые, взывающие к живым, девушка, оборачивающаяся драконом, драконы, палящие поля западных островов. Да он и сам не знал теперь, что важнее — великое и странное или маленькое и обычное.

– Мне хотелось бы вернуться домой.

– Я мог бы пожелать того же, но это бесполезно. Мне кажется, я никогда больше не вернусь домой.

Он сам не знал, почему сказал такое, но сказав, почувствовал, что это правда. Она смотрела на него спокойными серыми глазами и не задавала вопросов.

– Я могла бы пожелать, чтобы моя дочь поехала со мной домой, но это тоже невыполнимое желание. Я знаю, что ей придется уйти от меня. Я не знаю, куда.

– Не расскажешь ли ты мне у нее за дар? Что она такое, почему король послал за ней и взял ее с собой, чтобы встретиться с драконами?

– Ох, если бы я только знала, что она такое, я бы рассказала, – голос Тенар дрожал от горя, от горечи, от любви. – Она не родная дочь мне, как ты мог догадаться, а может, тебе сказали. Она попала ко мне маленьким ребенком, ее спасли от огня — еле спасли, и не полностью. А когда вернулся Ястреб, она стала и его дочерью. Она уберегла и его, и меня от жестокой смерти, позвав дракона, Калессина. И этот дракон назвал ее своей дочерью. Так что она дитя сразу и многим, и никому, не избавленное от боли, но спасенное от огня. Может быть, я так никогда и не узнаю, кто она на самом деле. Но как бы я хотела, чтобы она была сейчас здесь, со мной, в безопасности!

Ему захотелось приободрить ее, но он не мог никого утешить, он сам нуждался в утешении.

– Расскажи мне что-нибудь о своей жене, Алдер, – попросила она.

– Я не могу, – сказал он наконец. Тишина легко висела в воздухе. – Я бы рассказал, если бы мог, госпожа Тенар. Я боюсь. Я чувствую такую усталость, такую тяжесть, такой страх сегодня вечером. Пытаюсь вспомнить Лилию, но вижу лишь темную пустыню, которая уходит все дальше и дальше вниз. Ее там нет. Все мои воспоминания о ней, все, что было для меня как хлеб и как вода, все утекло в тот сухой край. Мне не осталось ничего.

– Прости, – прошептала она, и снова наступила тишина. Сумерки сгущались. Недвижный воздух был очень теплым. Огни дворца сияли сквозь резные ширмы на окнах, сквозь неподвижную листву ив.

– Что-то происходит, – сказала Тенар. – Великие перемены в мире. Может быть, не останется ничего знакомого нам.

Алдер посмотрел на темнеющее небо. Мраморные и алебастровые башни дворца оставались последними пятнами света на востоке. Он поискал глазами меч на самой высокой башне и нашел его серебристую искорку.

– Смотри, – сказал он. На острие меча, подобно бриллианту, подобно капле воды, сияла звезда. Они смотрели на нее, и тут она отделилась от меча и взмыла ввысь прямо над ним.

Не то во дворце, не то за стенами, поднялся какой-то шум, послышались голоса, резко и повелительно пропел рожок.

– Они вернулись, – сказала Тенар и поднялась на ноге. Оживление словно почувствовалось в воздухе, и Алдер тоже встал. Тенар заторопилась во дворец — оттуда было видно гавань. В воздухе чувствовалось оживление. Алдер тоже встал, но прежде чем взять Хвата на руки, он снова посмотрел вверхи увидел бледнеющий огонек меча и яркую звезду в вышине прямо над ним.

БЕЗВЕТРЕННОЙ ЛЕТНЕЙ НОЧЬЮ «Дельфин» вошел в гавань по стремительной дуге, паруса его надувал волшебный ветер. Никто во дворце не ожидал, что король вернется так быстро, но когда он вернулся, все было готово. На причале толпились придворные, воины, не стоявшие в тот день в карауле, горожане, готовые радостно встретить короля, певцы и арфисты, которым не терпелось узнать, как он сражался с драконами и победил их, чтобы сложить баллады об этом.

Они были разочарованы. Король вместе со своим отрядом направился прямо во дворец, а солдаты и матросы с корабля могли рассказать лишь немногое. «Они высадились на Песках Онневы, а через два дня вернулись. Волшебник птицу послал к нам, с сообщением, она догнала нас возле Ворот Залива, мы ведь должны были встретить их в Южном Порту. Мы и вернулись назад, и они нас там поджидали, целые и невредимые. Но над Южными Фальернами стоял дым — лес горел».

Тенар стояла в толпе на причале, и Теану сразу пошла прямо к ней. Они обнялись — крепко, яростно. Но по пути во дворец, на ярко освещенной улице, среди радостных голосов, Тенар не переставала думать: «Все изменилось. Она изменилась. Она больше не вернется домой».

Лебаннен, полный напряжения и решительности, шагал в окружении своих офицеров. Он выглядел царственно, воинственно и словно светился изнутри. «Эррет-Акбе!» – кричали люди, видя его, – «Сын Морреда!» На ступенях дворца он развернулся и обратился к ним. Когда он хотел, он мог говорить громко, и голос его перекрыл шум толпы.

– Слушайте, люди Хавнора! Женщина с Гонта говорила за нас с вождем драконов. Мы заключили перемирие. Один из них явится к нам. Сюда явится дракон, в Город Хавнор, во Дворец Махариона. Явится не жечь, но договариваться. Пришло время людям и драконам встретиться и поговорить. И потому я говорю вам: когда явится дракон, не поднимайте тревоги, не вооружайтесь, не бегите, но приветствуйте его под Руной Мира. Приветствуйте его, как приветствовали бы великого правителя, с миром явившегося из далеких земель. И не бойтесь. Ибо защитой нам — Меч Эррет-Акбе, Кольцо Эльфарран и Имя Морреда. И собственным именем я клянусь вам защищать этот город и наше королевство, пока я жив!

Его слушали, затаив дыхание. Взрыв криков и приветствий последовал за его словами, он повернулся и вошел во дворец.

– Мне показалось, надо их как-то предупредить – сказал он Теану своим обычным, спокойным, голосом, и она кивнула. Он обращался к ней, как к равной, как к товарищу, и она держалась с ним так же. Тенар и придворные заметили это.

Лебаннен повелел, чтобы королевский Совет собрался в четвертом часу утра, после чего все разошлись, но Тенар он задержал. Теану ушла.

– Это она нас защищает.

– Она одна?

– Не бойся за нее. Она — дочь дракону, сестра дракону. Она идет туда, куда мы не можем. Не бойся за нее, Тенар.

Она склонила голову в знак согласия.

– Я благодарю тебя за то, что ты привез ее обратно, за то, что она опять со мной, – сказала она. – На какое-то время.

Они остались одни в коридоре, который вел в западные покои дворца. Тенар подняла голову и сказала.

– Я говорила о драконах с принцессой.

– С принцессой? – непонимающе повторил он.

– У нее есть имя. Я не могу тебе его сказать, потому что она думает, что ты можешь использовать его, чтобы погубить ее душу.

Он насупился.

-– На Гур-ат-Гуре водятся драконы. Маленькие, говорит она, бескрылые, и у них нет дара речи. Но они священны. Они — священный символ смерти и возрождения. Она напомнила мне, что мой народ не попадает после смерти туда, куда идет твой народ. Тот сухой край, о котором говорил Алдер — мы не попадаем туда. Принцесса, и я, и драконы.

Вежливая сдержанность на лице Лебаннена сменилась пристальным вниманием.

– Вопросы, которые Гед задал Теану… – пробормотал он. – Это и есть ответ?

– Я знаю лишь то, что мне сказала, или напомнила, принцесса. Я поговорю об этом с Теану сегодня вечером.

Он задумчиво нахмурился, потом лицо его прояснилось. Он наклонился и поцеловал Тенар в щеку и пожелал ей спокойной ночи. Потом повернулся и зашагал к своим покоям, а она смотрела ему вслед. Сердце ее таяло, он словно ослеплял ее, но она видела все. «Он так и не перестал бояться принцессы», – подумала она.

ТРОННЫЙ ЗАЛ БЫЛ самой старой комнатой во Дворце Махариона. Этот зал построил Гемаль Рожденный в Море, Князь Илиена, который стал королем Хавнора. Королева Эру и ее сын Махарион были его потомками. В «Песни о Хавноре» говорится:

«Сотня воинов и сотня дам сидели в большом зале Гемаля Рожденного в Море за королевским столом, в утонченных беседах. То были прекрасные и щедрые дворяне Хавнора, и не было в мире воинов доблестнее или женщин красивее».

Наследники Гемаля строили дворец вокруг этого зала, на протяжении более чем ста лет он все рос и рос, и наконец Эру и Махарион возвели Алебастровую Башню, Башню Королевы и Башню Меча.

Дворец и Башни стояли до сих пор. Когда Лебаннен вступил на трон, древний дворец уже был наполовину разрушен, хоть люди Хавнора и продолжали упрямо звать его Новым Дворцом все долгие века, прошедшие после смерти Махариона. Лебаннен перестроил его почти полностью. Теперь он сиял великолепием. Купцы Внутренних Островов были бесконечно рады наконец иметь короля, иметь законы, защищающие их, и согласились отдавать ему довольно много. Они жертвовали еще и дополнительные средства на такие работы. Первые несколько лет его правления они даже не жаловались, что налоги убивают дело, а дети их окажутся в нищете. А потому Лебаннен смог сделать Новый Дворец воистину новым, и великолепным притом. Но в тронном зале заменили только балки потолка, отштукатурили стены и заново застеклили узкие, высоко расположенные окна. Король оставил простое убранство зала в неприкосновенности.

Выдержав быструю смену ложных династий, выдержав долгие Темные годы правления узурпаторов и пиратских главарей, несмотря на все старания времени и выпады людского честолюбия, трон королевства стоял на своем месте в дальнем конце длинного зала — деревянное кресло с высокой спинкой, на простом, ничем не украшенном возвышении. Когда-то он был обит листовым золотом. Золота давно уже не было, его оторвали вместе с золочеными гвоздями, которыми оно крепилось к трону. От гвоздей остались отверстия. Шелковые подушки и балдахин украли, а может быть, они были съедены молью, мышами или плесенью. Ничто в этом деревянном кресле не выдавало трон, кроме места, на котором оно стояло, да неглубокого резного узора на спинке в виде цапли, несущей в клюве ветку рябины. То был герб Дома Энлада.

Короли этого Дома прибыли с Энлада на Хавнор восемь веков назад. Королевство там, где стоит Высокий Трон Морреда, говорили они.

Лебаннен велел почистить его, поменять сгнившие доски, отполировать и отлакировать его, так что он снова блестел, как атлас. Но он не стал его красить, золотить, оставил его неукрашенным. Некоторые богатые купцы, придя посмотреть на свой драгоценный дворец, выражали недовольство тронным залом и троном. «Похоже на амбар» – говорили они, а еще: «Это Высокий Трон Морреда или кресло старого крестьянина?»

Одни говорили, что король отвечал на это: «Что есть королевство без амбаров, которые кормят его и крестьян, которые выращивают зерно?» Другие настаивали, что он сказал: «Разве мое королевство — мишура позолоты и бархата, разве не держится оно на силе дерева и камня?» Третьи утверждали: он ответил лишь, что в тронном зале ему все нравится так, как есть. А раз на троне без подушек сидел королевский зад, последнее слово осталось за королем.

И в этом ничем не украшенном зале с высоким потолком прохладным туманным летним утром собрался Совет Короля: девяносто один человек, мужчины и женщины. Их было бы сто, если бы собрались все. Всех их выбрал король. Некоторые представляли знатные семьи и великие княжеские дома Внутренних островов, давних вассалов Короны, некоторые говорили за другие острова и другие части Архипелага, некоторых король ввел в Совет, ибо они показали себя нужными и достойными доверия советниками в государственных делах, а некоторых — потому что надеялся, что они таковыми станут. Там были купцы, корабелы и торговцы из Хавнора и других великих портов моря Эа и Внутреннего Моря, в роскошных мантиях из темного шелка, великолепные в сознании собственной важности. Там были старшины ремесленных цехов, искушенные в ведении переговоров, среди них выделялась бледноглазая женщина с сильными руками, глава рудокопов Осскила. Там были волшебники с острова Рок, в серых плащах и с посохами. Был там и волшебник с Пальна, которого называли Мастер Сеппель, у этого посоха не было, а люди старались держаться от него подальше, хотя он казался вполне дружелюбным человеком. Там были благородные дамы, молодые и старые, из многочисленных уделов и княжеств королевства, некоторые в шелках Лорбанери и жемчугах с Песчаных Островов, а также две крепкие, простые и исполненные достоинства женщины, представлявшие людей Восточного Предела, одна с Иффиша, другая с Корпа. Присутствовали также поэты, мудрецы из старых школ Эа и Энладских островов, несколько офицеров войска и капитанов королевских кораблей.

Король выбрал каждого из них. Раз в два или три года он просил их остаться еще на столько же или отпускал домой с благодарностью и почестями и заменял другими. Все законы и налоги, все тяжбы, представленные на суд короны он обсуждал с ними, ища их совета. Затем они голосовали, и предложение принималось только с согласия большинства. Некоторые называли совет пустой затеей, а советников —королевскими любимцами да куклами, и может быть, так оно и было. Если король настаивал на каком-нибудь решении, оно чаще всего принималось. Часто он не выражал никакого мнения и принимал суждение совета. Многим советникам удавалось, имея в руках твердые факты и сильные доводы, повлиять на остальных и даже переубедить короля. А потому споры в разных разделах совета велись нешуточные, да и на общих собраниях несколько раз советники противоречили королю, спорили с ним и в итоге голосовали против него. Король умел ладить с людьми, но политика ради политики ему была не нужна.

Совет приносил пользу, а потому приобрел вес в глазах влиятельных людей. Народ не особенно замечал его, простые люди свои надежды и свое внимание сосредотачивали на самом короле. Тысячи песен и баллад были сложены о сыне Морреда, о принце, вернувшемся на драконе из царства смерти к берегу дня, о герое Сорры, о короле, державшем в руках меч Серриадха, о Высоком Ясене Энлада, о любимом короле, правящем под Руной Мира. Воспевать советников, спорящих по поводу корабельных пошлин, не так легко.

Итак, невоспетые советники чинно тянулись к тронному залу. Каждый занимал свое место на скамьях с подушками, лицом к трону, на котором подушек не было. Они снова встали, когда в зал вошел король. Он привел с собой Женщину с Гонта, которую они видели и раньше, так что ее появление не вызвало удивления, и какого-то худощавого мужчину в выцветшем черном плаще. «Похож на деревенского колдуна», – прошептал купец с Камери корабелу с Уэя, на что тот ответил: «Вне всякого сомнения, так и есть», – спокойным, снисходительным тоном. Многие советники любили короля, или по крайней мере, испытывали к нему симпатию. В конце концов, именно он дал им власть, и даже если они не чувствовали себя в долгу перед ним, они уважали его решения.

Пожилая княгиня Эбэа опоздала. Она торопливо прошла к своему месту, и князь Сеге, который вел заседание, разрешил советникам сесть.

– Внимайте королю, – сказал Сеге, и они слушали.

Он поведал им о нападениях драконов на Западный Хавнор — многие впервые слышали об этом достоверно — и о том, как они с Теану, Женщиной с Гонта, отправились вести переговоры.

Он держал их в напряжении. Сначала он рассказал о нападениях драконов на западные острова, потом пересказал историю Оникса о девушке, которая обернулась драконом на Холме Рока. Наконец, он напомнил им, что Теану считали своей дочерью Тенар, Вернувшая Кольцо, бывший Верховный Маг Земноморья и дракон Калессин, который принес короля с Селидора.

Только после этого он рассказал о том, что произошло три дня назад на рассвете на горной дороге в Фальернских горах.

Закончил он так:

– Этот дракон должен передать сообщение Орм Ириан на Пальн, а затем она прилетит сюда. Между нами не менее трехсот миль. Но дракону под силу обогнать любой корабль, даже если тот идет под волшебным ветром. Орм Ириан может явиться к нам в любую минуту.

Князь Сеге задал первый вопрос, зная, что король одобрит его:

– Господин мой, чего ты надеешься достичь, вступив с драконом в переговоры?

Ответ был немедленный:

– Неизмеримо больше, чем мы можем достичь, пытаясь сражаться с драконом. Тяжело говорить подобное, но это правда: против гнева этих огромных существ, если и в самом деле хоть несколько явятся сюда, у нас нет настоящей защиты. Наши мудрецы говорят нам, что лишь одно место может устоять при нападении драконов — остров Рок. А на Роке есть, возможно, только один человек, способный встретиться лицом к лицу с одним драконом и уцелеть. А потому мы должны выяснить, в чем причина их гнева и, устранив ее, заключить с драконами мир.

– Они — животные! – заявил старый владетель Фелкуэя. – Они не могут рассуждать, с ними нельзя заключить мир!

– Разве нет у нас Меча Эррет-Акбе, который сразил Великого дракона? – вскричал молодой советник. Тут же ответил другой:

– А кто сразил Эррет-Акбе?

Споры велись горячие, но князь Сеге вел обсуждение твердой рукой, не позволяя советникам перебивать друг друга или говорить больше двух минут, которые он отмерял песочными часами. Излишне многословных или чрезмерно медлительных князь прерывал стуком тяжелого жезла с серебряным навершием. А потому речи текли быстро, и все, что следовало сказать, а также многое, чего говорить не следовало, было сказано, опровергнуто и сказано снова. Большинство утверждало, что следует вооружиться, вступить в войну с драконами и победить их.

– Отряд лучников на одном королевском боевом корабле может посбивать их, как уток! – кричал горячий купец из Уотхорта.

– И мы склонимся перед безмозглыми тварями? Разве не осталось среди нас героев? – вопрошала властная владетельница О-Токне.

– Безмозглыми? – резко переспросил Оникс. – Они говорят на Языке Созидания, в знании которого состоит наша искусство и наша сила. Они животные не больше, чем мы. Люди — лишь животные, наделенные даром речи.

Старый, умудренный жизнью морской волк, спросил:

– Разве не вам, волшебникам, надлежит тогда говорить с ними? Ведь вы знаете их язык и, быть может, разделяете их силу. Король рассказал нам, как молодая необученная девушка обернулась драконом. А маги могут принимать обличье дракона, если захотят. Не могут ли тогда Мастера острова Рок говорить с драконами, как равные, и биться с ними на равных, коли будет в том нужда?

Встал волшебник с Пальна. Он был невысок, голос у него оказался тихий.

– Принять чье-то обличье значит стать им, капитан, – вежливо ответил он. – Маг может сделать так, что он будет казаться драконом. Но истинная смена сущности — опасное искусство. Особенно сейчас. Пытаться изменить что-то в малом — все равно, что дуть против ветра великих перемен… Но среди нас есть та, кому не надо никакого искусства, чтобы говорить с драконами лучше любого из живущих — если она согласится говорить за нас.

Теану встала со своего места на скамье возле тронного помоста.

– Я согласна, – ответила она и села обратно.

Споры на минуту утихли, но потом разгорелись с новой силой.

Король молча слушал. Ему хотелось знать настроение своего народа.

Серебряные трубы нежно и печально сыграли мелодию полностью, четырежды, возвестив наступление шестого часа, полдень. Король поднялся, и князь Сеге объявил перерыв до первого часа дня.

В одной из комнат Башни Королевы Эру по велению короля был подан завтрак — свежий сыр, овощи и фрукты. Лебаннен пригласил Теану, Тенар, Алдера, Сеге и Оникса, а Оникс, испросив разрешения у короля, привел с собой волшебника с Пальна, Сеппеля. Они собрались за столом. Разговаривали мало и тихо. В окна была видна вся гавань и долгая линия северного берега залива, терявшаяся вдали в голубоватой дымке. Не то остатки утреннего тумана, не то дым лесных пожаров на западе острова.

Алдер чувствовал себя неловко на королевских советах, среди людей, облеченных доверием короля. Ведь он ничего не знал о драконах. Он не мог ни сражаться, ни говорить с ними. Мысль о таких могучих созданиях поражала его. Временами крики и похвальбы советников напоминали ему собачий лай. Однажды он видел на берегу молодого пса, который все лаял и лаял на океан, потом бросился навстречу набегающей волне и столкнулся с ней, и побежал, побежал от нее, опустив мокрый хвост между ног.

Но Алдер был рад встретить Тенар, с ней ему было легко, ему нравилась ее доброта и храбрость. А теперь он понял, что ему легко и с Теану.

Из-за ожога казалось, что у нее два лица. Он не мог совместить их, и видел либо одно, либо другое. Но это не беспокоило, он привык к этому. Лицо его матери было наполовину покрыто темно-красным родимым пятном. Теану напомнила ему об этом.

Теперь она казалась менее беспокойной и тревожной, чем раньше. Она тихо сидела за столом, пару раз застенчиво и дружески обратилась к нему. Алдер чувствовал, что она, подобно ему, была там не по своей воле, не по своему выбору — как раз наоборот, она пожертвовала правом выбора, ей приходилось идти вперед по незнакомой дороге. Может быть, их дороги шли рядом, хотя бы ненадолго. Эта мысль придала ему бодрости. Он знал лишь, что ему следовало сделать нечто, следовало завершить начатое. И ему казалось, что будет легче это сделать с нею вместе, чем без нее. Быть может, она тянулась к нему из такого же одиночества.

Но разговаривали они не о таких сложных вещах.

– Мой отец дал тебе котенка, – сказала она ему после того, как они встали из-за стола. – Одного из тетушкиных?

Он кивнул, она спросила:

– Серенького?

– Да.

– Это был лучший котенок в том помете.

– Он тут растолстел — он это или она, не пойму.

Теану поколебавшись, робко сказала:

– Мне кажется, это он.

Алдер понял, что улыбается.

– Он хороший спутник. Один моряк на корабле назвал его Хват.

– Хват, – повторила Теану. Вид у нее был удовлетворенный.

– Теану, – позвал король. Они с Тенар сидели на скамье у окна. – Я не спрашивал тебя на совете о вопросах, которые тебе задал господин мой Ястреб. Не время было. Станешь ли ты отвечать на них там?

Алдер смотрел на нее. Она немного подумала. Посмотрела на мать, та не сделала никакого знака.

– Я лучше скажу это здесь. Тебе, – сказала она своим хриплым голосом, – и может быть, еще принцессе с Гур-ат-Гура.

После краткой паузы король вежливо спросил:

– Желаешь, чтобы я послал за ней?

– Нет, я могу потом сама сходить к ней. Да мне и нечего особенно рассказывать. Кто отправляется в сухой край после смерти? Мы с моей матерью говорили об этом. И мы подумали, люди отправляются туда, но отправляются ли туда звери? Летают ли там птицы? Есть ли там деревья, растет ли там трава? Алдер, ты был там, ты видел.

Он не ожидал вопроса и смог сказать только:

– Там… там есть трава, на той стороне стены, но она показалась мне мертвой. Что лежит дальше, я не знаю.

Теану обернулась к королю.

– Ты пересек этот край, господин мой.

– Я ни разу не видел ни зверя, ни птицы, ни единого растения.

Алдер добавил:

– Господин Ястреб сказал: пыль да скалы.

– Мне кажется, из всего живого только люди отправляются туда, – сказала Теану. – Но не все.

Она снова посмотрела на мать и не стала отводить взгляда. Тенар заговорила:

– Народ каргов похож на животных, – сказала она сухо, не показывая своих чувств. – Они умирают и возрождаются.

– Это предрассудок, – сказал Оникс. – Прости меня, госпожа Тенар, но ты сама…

Он остановился.

– Я больше не верю, что я — та, кем они меня считали: Ара, возрождающаяся вечно, единственная из душ, воплощающаяся бесконечно и потому бессмертная, как они говорили мне. Но я верю, что, когда я умру, то, как и всякое смертное существо, воссоединюсь с великим существом мира. Как и трава, как деревья, как животные. Люди — всего лишь животные, которые разговаривают, как ты сказал сегодня утром.

– Но мы можем говорить на Языке Созидания, – воскликнул волшебник. – Мы можем выучить слова, которыми Сегой создал этот мир, и тем завоевать бессмертие для своих душ.

– Край, где нет ничего, кроме пыли и теней – это ваше завоевание? – голос ее больше не был сух, глаза сверкали.

Оникс негодовал, но не нашел, что возразить. Вмешался король

– Господин Ястреб задал и другой вопрос, – сказал он. – Может ли дракон пересечь стену, сложенную из камней? – Он посмотрел на Теану.

– Ответив на первый, мы ответили и на второй, – сказала она, – если драконы — лишь говорящие животные, ведь животных там нет. Видел ли кто-нибудь из магов дракона в том краю? Или ты, господин мой? – Она посмотрела сперва на Оникса, потом на Лебаннена. Оникс подумал лишь мгновение, прежде чем ответить:

– Нет.

Король выглядел удивленным.

– Почему же я раньше никогда не думал об этом? – проговорил он. – Нет, мы не видели ни одного. Мне кажется, там нет драконов.

– Господин мой, – сказал Алдер, громче, чем когда-либо говорил во дворце, – здесь дракон.

Он стоял лицом к окну и указывал в небо. Все повернулись к окну. В небе над заливом, с запада, летел к Хавнору дракон. Длинные, медленно двигавшиеся перепончатые крылья сияли красно-золотым. Из пасти вырвалась струйка дыма, мгновение тянулась за ним, растаяла в туманном летнем воздухе.

– Так, – сказал король, – и в какой же комнате мне разместить такого гостя?

Казалось, он не то озадачен, не то забавляется. Но едва увидев, как дракон поворачивает к Башне Меча, Лебаннен выбежал из комнаты и побежал вниз по лестнице, застав врасплох нескольких стражников и обогнав остальных. На террасу под белой башней он выбежал в одиночестве.

Широкая мощеная мрамором терраса, огороженная низкой балюстрадой, была крышей пиршественного зала. Прямо над ней уходила ввысь Башня меча, а рядом поднималась Башня Королевы. Когда король выбежал туда, дракон уже с металлическим шорохом складывал крылья. Когти его оставили глубокие следы на мраморной плитке.

Длинная голова, покрытая золотистой чешуей, развернулась. Дракон смотрел на короля. Король опустил глаза и не встретил взгляда дракона. Но он стоял прямо и заговорил звонко:

– Орм Ириан, добро пожаловать. Я Лебаннен.

– Агни Лебаннен, – произнес голос огромного создания, приветствуя его, как приветствовал его Орм Эмбар давным-давно, на самом дальнем западе.

На террасу выбежали Оникс и Теану, за ними — несколько стражников. Один из них держал меч наголо, а в одном из окон Башни Королевы Лебаннен заметил другого с натянутым луком. Стрела была направлена в грудь дракона.

– Бросьте оружие! – крикнул он так громко, что эхо отдалось от башен. Латник повиновался так поспешно, что чуть не выронил меч, а стрелок опустил лук медленно и неохотно, не желая оставлять своего господина беззащитным.

– Медеу, – прошептала Теану, подходя к Лебаннену и глядя прямо на дракона. Голова дракона снова повернулась, взгляд огромного янтарного глаза в морщинистой чешуйчатой глазнице встретил взгляд Теану.

Дракон заговорил. Оникс шепотом переводил для короля.

– Дочь Калессина, сестра моя, — сказал дракон. – Ты не можешь летать.

– Я не могу менять обличье, сестра, – ответила Теану.

– Поменять ли его мне?

– На время, если тебе угодно.

И те, кто стоял на террасе или смотрел в окна башен, увидели превращение, удивительней которого им было не видать во всем чудесном волшебном мире, сколько бы они ни жили. Они увидели, как дракон — огромное создание, чье бронированное туловище и украшенный шипами хвост растянулись на половину террасы, а увенчанная красными рогами голова смотрела на короля с высоты двух человеческих ростов — дрожит, звеня крыльями, как цимбалами, и выдыхает из ноздрей не дым, но пар. Облако пара скрыло дракона, его очертания угадывались как в тумане или сквозь матовое стекло. Потом он исчез. Полуденное солнце нещадно палило, освещая шрамы и царапины на белых плитах террасы. Дракона не было. Там стояла девушка. Она стояла в десяти шагах перед Теану и королем. Она стояла там, где могло быть сердце дракона.

Молодая, высокая, крепкого сложения девушка, темнокожая, темноволосая, в крестьянской рубахе и штанах, босоногая. Она стояла неподвижно, словно в замешательстве. Оглядела себя, подняла руку, посмотрела на нее.

– Какая маленькая! – воскликнула она на ардическом и рассмеялась. Посмотрела на Теану. – Словно надела башмаки, которые носила в пять лет, – сказала она.

Две девушки пошли навстречу друг другу. Они обнялись — так величаво приветствуют друг друга воины при полном вооружении или встречающиеся в море корабли. Легко, но надолго прижались друг к другу. Опустили руки и обе развернулись к королю.

– Госпожа Ириан, – произнес он и поклонился.

Казалось, она пришла в затруднение, из которого вышла, проделав что-то вроде деревенского книксена. Она подняла голову, глаза у нее оказались цвета янтаря. Он немедленно отвел взгляд.

– Я не причиню тебе вреда в этом обличье, – сказала она с широкой белозубой улыбкой. – Господин мой, – неловко добавила она, стараясь быть вежливой.

Лебаннен снова поклонился. Теперь в затруднении оказался он, посмотрел на Теану, повернулся к Тенар, которая только что вышла на террасу вместе с Алдером. Все молчали.

Взгляд Ириан перешел на одетого в серый плащ Оникса, стоявшего сразу за королем, и лицо ее снова осветилось улыбкой.

– Господин, – спросила она, – ты с Рока? Ты знаешь Господина Путеводителя?

Оникс не то кивнул, не то поклонился. Он тоже не смотрел ей в глаза.

– Он здоров? Ходит ли он среди деревьев?

Волшебник снова поклонился

– А Привратник, а Травник, а Курремкармеррук? Они были мне друзьями, они поддержали меня. Если ты вернешься туда, передашь ли ты им изъявления моей любви и уважения?

– Я передам, – ответил волшебник.

– Здесь моя мать, – тихо сказала Теану Ириан. – Тенар с Атуана.

– Тенар с Гонта, – сказал Лебаннен, довольно громко.

Ириан посмотрела на Тенар с явным удивлением.

– Это ты принесла Рунное Кольцо из земель бледнокожих вместе с Верховным Магом?

– Да, – ответила Тенар, не менее удивленно разглядывая ее.

На круговом балконе Башни Меча возникло какое-то движение. Это вышли трубачи, чтобы возвестить время. Но сейчас все четверо собрались на южной стороне и смотрели вниз, на террасу, ища взглядом дракона. В каждом окне каждой из башен были видны лица, а внизу, на улицах, гул голосов нарастал, подобно рокоту прилива.

– Когда протрубят первый час, – сказал Лебаннен, – совет соберется снова. Советники видели твое прибытие, госпожа моя, или слышали о нем. Так что, с твоего позволения, мне кажется, нам лучше пойти прямо к ним и показаться им. И если ты захочешь говорить, я обещаю, что они выслушают тебя.

– Хорошо, – ответила Ириан и застыла на мгновение, тяжеловесно, бесстрастно, словно рептилия. Она повернулась, и наваждение исчезло. Перед ними стояла высокая девушка, она неуклюже ступила вперед и с улыбкой сказала Теану:

– Мне кажется, что я сейчас взлечу, как искра. Я чувствую себя какой-то невесомой!

На запад, потом на север, на восток и на юг, четыре трубы пропели, одна за другой, фразу из плача короля, жившего пять веков назад, по своему павшему другу.

Королю вдруг вспомнилось лицо этого человека, Эррет-Акбе — темноглазое, скорбное лицо, вспомнилось, как он стоял тогда на берегу Селидора, смертельно раненый, среди костей дракона, сразившего его. Лебаннену показалось странным, что такое давнее воспоминание вдруг всплыло в памяти в такой момент, и все же так оно и должно было быть. Ибо живые и мертвые, драконы и люди — все сходились куда то, к чему-то, чего он не мог увидеть.

Он остановился, поджидая Ириан и Теану. Шагая рядом с ними по коридорам дворца, он сказал:

– Госпожа Ириан, я о многом хотел бы тебя спросить, но мой народ и совет опасаются и желают знать одно: собирается ли твой народ воевать с нами, и почему.

Она кивнула. Неторопливо, веско.

– Я скажу им то, что знаю.

Они вошли в коридор за занавесями позади трона.

В зале все смешалось, стоял оглушительный шум, и стук жезла князя Сеге был почти не слышен. Король и дракон ступили в зал, и воцарилась тишина. Лебаннен остался стоять перед троном, Ириан стояла по левую руку от него.

И в эту мертвую тишину князь Сеге уронил:

– Внимайте королю.

Король заговорил:

– Советники! Об этом дне долго будут петься песни. Дочери ваших сыновей и сыновья ваших дочерей будут говорить: «Я внук того, кто участвовал в Драконьем Совете!» Так окажите же честь той, что почтила нас своим присутствием. Внимайте Орм Ириан.

Некоторые из тех, кто был на Драконьем Совете, рассказывали потом, что, когда они смотрели прямо на нее, она казалась лишь обычной высокой женщиной, но стоило посмотреть в сторону, как краем глаза улавливалось мерцание огромной темно-золотистой фигуры, возвышавшейся над королем и троном. А в сторону смотрели многие, зная, что в глаза дракону глядеть не следует. Женщины смотрели на нее: одним она казалась некрасивой, другим — прекрасной, некоторые сочувствовали ей, видя ее босой во дворце. Некоторые советники, не поняв речи короля, гадали, кто такая эта женщина, и когда же появится дракон.

Она говорила в полной тишине. Голос ее был высоким, как у большинства женщин, но с легкостью заполнял высокий зал. Она говорила медленно и торжественно, словно переводила в уме с более древнего наречия.

– Меня зовут Ириан, из Удела Старой Ириа на Вэе. Теперь я Орм Ириан. Калессин, Старейший, зовет меня дочерью. Я прихожусь сестрой Орму Эмбару, которого знал король, и внучкой Орму, который убил Эррет-Акбе, спутника короля, и был убит им. Я явилась сюда по зову сестры моей Теану.

Когда Орм Эмбар погиб на Селидоре, Калессин был дальше дальнего запада. Тогда он вернулся и отнес короля вместе с великим магом на Рок. Потом Старейший отправился на Драконьи Бега и созвал народ запада. Паук отнял у них речь, и они все еще были в смятении. Калессин так сказал им: «Вы позволили злу обратить себя во зло. Вы были поражены безумием. Теперь к вам вернулся рассудок, но, пока ветры дуют с востока, вы не сможете снова стать теми, кем были, стать свободными от добра и зла».

Калессин сказал: «Выбор был сделан в незапамятные времена. Мы выбрали свободу. Люди выбрали ярмо. Мы выбрали огонь и ветер. Они выбрали воду и землю. Мы выбрали запад, они — восток».

И еще он сказал: «Но неизменно некоторые из нас завидуют их богатству, и некоторые из них завидуют нашей свободе. А потому злу удалось проникнуть в нас, и ему суждено проникать в нас снова и снова, доколе мы не выберем, снова и навеки, свободу. Скоро я отправлюсь дальше дальнего запада, летать на другом ветру. Я согласен показать вам дорогу туда или дождаться вас там, если вы согласитесь последовать за мной».

Тогда некоторые драконы сказали Калессину: «Люди из зависти своей в незапамятные времена отобрали у нас половину того нашего царства, что дальше дальнего запада, и возвели вокруг нее стены из заклинаний. Так давайте теперь прогоним их далеко на восток и отберем у них острова! Людям и драконам не поделить ветер».

На это Калессин ответил: «Некогда мы были одним народом. И в знак сего, в каждом поколении людей рождаются один или два человека, которые не только люди, но еще и драконы. И в каждом поколении нашего народа, а наши жизни много дольше, чем краткий людской век, один из нас рождается также и человеком. Одна из таких живет ныне на Внутренних Островах. Есть и одна из них, которая еще и дракон. Эти двое — вестники. Они несут весть о выборе, который нам предстоит сделать. Больше таких не будет — ни у нас, ни у людей. Ибо равновесие меняется».

И Калессин сказал им: «Выбирайте же. Следуйте за мной на дальнюю сторону мира, летать на другом ветру. Или оставайтесь здесь и наденьте ярмо добра и зла. Или выродитесь в бессловесных животных». Напоследок он сказал: «Последней из всех выбор будет предложен Теану. После нее выбора уже не будет ни у кого. Дороги на запад не будет. Лишь лес, как и всегда, пребудет в сердце мира».

Члены совета ловили каждое слово, недвижные, как камни. Ириан стояла не шевелясь. Казалось, она смотрит сквозь них.

– Через несколько лет Калессин улетел дальше самого дальнего запада. Одни последовали за ним, другие остались. Когда я присоединилась к своему народу, я последовала за Калессином. Но я могу уходить туда и возвращаться, пока ветры носят меня.

Народ мой разгневан, ревниво он смотрит на вас. Те, кто остались на ветрах мира, принялись летать поодиночке или отрядами на острова людей, говоря: «Они отняли у нас половину нашего царства. Отнимем же у них весь запад их царства, изгоним их оттуда, дабы они не могли нести нам добро и зло. Мы не позволим им снова надеть ярмо нам на шею».

Но они не пытались убивать жителей, ибо они помнят, как, пораженные безумием, драконы убивали драконов. Они вас ненавидят, но не станут никого убивать, если вы не попытаетесь убивать их.

Один из таких отрядов теперь явился на этот остров, на Хавнор, который мы зовем Холодной горой. Дракон, который опередил их и говорил с Теану — мой брат, Аммод. Те пытаются изгнать вас на восток, но Аммод, как и я, следует воле Калессина, мы хотим освободить свой народ от того ярма, что вы носите. Если у меня, у него и у детей Калессина появится возможность спасти от вреда ваш народ и наш, мы так и сделаем. Но у драконов нет короля, они не повинуются никому и летают, где захотят. Некоторое время они будут делать так, как попросим мы с братом, именем Калессина. Но недолго. И они не боятся ничего на свете, кроме ваших заклятий смерти».

Это последнее слово тяжко упало в тишину, повисшую после слов Ириан, эхом отдалось от высокого потолка зала.

Заговорил король. Он поблагодарил ее:

– Ты оказала нам честь своими правдивыми речами. Клянусь своим именем, и мы будем говорить тебе правду. Я прошу тебя, дочь Калессина, который принес меня к моему королевству, сказать нам, чего же боятся драконы? Мне казалось, что они не боятся ничего, ни в этом мире, ни за его пределами.

– Мы боимся ваших заклятий бессмертия, – резко ответила она.

– Бессмертия? – Лебаннен остановился в сомнении. – Я не волшебник. Мастер Оникс будет говорить за меня, с разрешения дочери Калессина.

Оникс встал. Ириан окинула его холодным, бесстрастным взглядом и кивнула.

– Госпожа Ириан, – сказал волшебник, – мы не творим заклятий бессмертия. Лишь волшебник по прозвищу Паук пытался добиться для себя бессмертия, извратив наше искусство.

Он говорил медленно и раздумчиво, явно подбирая слова.

– Наш Верховный маг вместе с господином моим королем, и при помощи Орма Эмбара, уничтожили Паука и зло, причиненное им. И Верховный маг отдал всю свою силу, чтобы исцелить мир, восстановить нарушенное Равновесие. Никто из волшебников на моем веку не пытался… – он остановился.

Ириан посмотрела прямо на него. Он опустил глаза.

– Волшебник, которого уничтожила я, – проговорила она, – Мастер Заклинатель Рока — чего же добивался он?

Оникс молчал в растерянности.

– Он вернулся из царства смерти, – продолжила она. – Но не живым, подобно Верховному магу и королю. Он был мертв, но он смог призвать себя обратно через стену, при помощи своего искусства — при помощи вашего искусства, волшебники Рока! Как верить вам? Вы нарушили равновесие мира. В ваших ли силах восстановить его?

Оникс посмотрел на короля. Он был явно обеспокоен.

– Господин мой, здесь не место обсуждать подобное — перед всеми — пока мы не поймем, о чем мы говорим, и что мы должны сделать…

– Рок хранит свои тайны, – промолвила Ириан со спокойным презрением.

– Но на Роке… – начала Теану, не вставая со своего места. Голос ее затих. Князь Сеге и король одновременно посмотрели на нее и знаками попросили ее продолжать.

– На Роке находится Имманентная Роща, – сказала она. – Не ее ли имел в виду Калессин, говоря о лесе, стоящем в средоточии сущего? – Она повернулась к Ириан, так что членам совета стала видна вся обожженная сторона ее лица, но про них она и думать забыла. – Быть может, нам следует направиться туда. К центру мира.

Ириан улыбнулась.

– Я согласна, – сказала она.

Обе посмотрели на короля.

– Прежде чем послать вас на Рок или отправиться с вами, – медленно проговорил он, – я должен знать, что стоит на кону. Мастер Оникс, я сожалею, что вопросы столь неотложные и неясные требуют от нас столь открыто обсуждать наш путь. Однако я верю, что совет поддержит меня в поисках этого пути, и поддержит меня, когда я буду ему следовать. Совету необходимо знать вот что: что нашим островам не грозят нападения Народа Запада, что перемирие держится.

– Оно держится, – ответила Ириан.

– Можешь ли ты сказать, насколько?

– Полгода? – спросила она беззаботно, словно говорила о паре дней.

– Мы будем соблюдать перемирие полгода, в надежде на последующий мир. Скажи мне, госпожа Ириан, верно ли, что твой народ заключит с нами мир, если вмешательство наших волшебников… в законы жизни и смерти не будет больше угрожать им?

– Угрожать всем нам, – сказала Ириан. – Да.

Лебаннен поразмыслил над этим и сказал в своей самой царственной, самой любезной, самой вежливой манере:

– Что ж, тогда мне придется плыть на Рок с вами.

Он повернулся к скамьям.

– Советники, перемирие заключено, и теперь нам следует добиваться мира. Я отправлюсь, куда потребуется, ибо я правлю под Знаком Кольца Эльфарран. Если кто-то из вас видит к тому препятствия, пусть скажет о том здесь и сейчас. Ибо может статься, что под угрозой устойчивость положения в Архипелаге и Равновесие всего сущего. И если я отправляюсь, я должен отправляться немедля. Близится осень, а путь до Рока неблизкий.

Зрячие камни молчали долгую минуту. Смотрели все, не заговорил ни один. Тогда князь Сеге сказал:

– Иди же, господин мой король. Иди, и да пребудут с тобой наша надежда и наша вера, и пусть волшебный ветер надувает твои паруса.

Среди советников пробежал легкий одобрительный шепот: «Да, да, слушайте, слушайте его».

Сеге спросил, остались ли у кого вопросы или возражения. Никто не ответил. Он распустил совет.

Покидая тронный зал, Лебаннен сказал:

– Спасибо тебе, Сеге, – на что старый князь ответил:

– Бедняги ведь оказались между тобой и драконом, что они могли сказать?

ГЛАВА IV

На «Дельфине»

К

ОРОЛЮ ПРИШЛОСЬ О МНОГОМ ПОЗАБОТИТЬСЯ, прежде чем покинуть столицу. Следовало, к примеру, решить, кто отправится с ним на Рок. Конечно, Ириан и Теану, а Теану хотела взять с собой мать. Оникс сказал, что следует, несомненно, взять с собой Алдера, а также пальнского волшебника Сеппеля, ибо Наследие Пальна тесно связано с пересечением границы между жизнью и смертью. Король, как и раньше, назначил капитаном «Дельфина» Тослу. Князю Сеге вместе с несколькими назначенными королем советниками надлежало вершить дела правления в его отсутствие, тоже как обычно.

Наконец все было решено. Точнее, так казалось Лебаннену, пока за два дня до отплытия к нему не пришла Тенар. Она сказала ему:

– Ты будешь говорить о войне и о мире меж людьми и драконами, и даже, как говорит Ириан, о делах более глубоких, о том, что может затронуть Равновесие во всем Земноморье. Народ Земель Каргада должен узнать об этих переговорах и иметь в них право голоса.

– Ты будешь представлять их.

– Нет. Я ведь не подданная Верховного короля. Представлять народ Каргада здесь может только его дочь.

Лебаннен сделал шаг назад, наполовину отвернулся. Наконец заговорил, голосом, напряженным от сдерживаемого гнева:

– Ты же знаешь, что она совершенно не готова к такому путешествию.

– Ничего подобного я не знаю.

– Она необразованна.

– Она умна, практична и отважна. Она знает, чего требует от нее ее положение. Ее не учили править, но чему она может научиться в этом Речном дворце, сидя взаперти со своими прислужницами да парой фрейлин?

– Для начала хотя бы языку!

– Она и учится. Я буду переводить для нее, если потребуется.

После краткого молчания Лебаннен заговорил, тщательно подбирая слова.

– Я понимаю твою озабоченность судьбой ее народа. Я подумаю над тем, что может быть сделано. Но для принцессы в этом путешествии нет места.

– И Теану, и Ириан считают, что она должна поехать с нами. Мастер Оникс говорит, что ее прибытие сюда в такое время, как и прибытие Алдера с Таона, не может быть случайностью.

Лебаннен отошел еще дальше. Тем же ровным, напряженно-вежливым тоном он сказал:

– Я не могу этого допустить. Она невежественна и неопытна, и потому будет плохим попутчиком. А я не могу подвергать ее опасности. Отношения с ее отцом…

– В невежестве своем, как ты назвал его, она подсказала нам ответы на вопросы Геда. Ты столь же неуважительно относишься к ней, как и ее отец. Ты говоришь о ней, как о безмозглом животном, как о вещи. – Тенар побледнела от гнева. – Если боишься подвергать ее опасности, спроси у нее самой.

Снова наступило молчание. Лебаннен ответил с тем же деревянным спокойствием, глядя в сторону:

– Если вы с Теану и Орм Ириан сходитесь в том, что эта женщина должна поехать с нами, а Оникс согласен с вами, я принимаю ваше суждение, хотя и считаю его ошибочным. Пожалуйста, скажи ей, что если она желает ехать, мы возьмем ее с собой.

– Сказать ей это должен ты.

Лебаннен замолчал, затем повернулся и, ни слова не говоря, вышел из комнаты.

Он прошел совсем рядом с Тенар. Хотя он и не смотрел на нее, он ясно ее увидел — Тенар казалась старой и утомленной, у нее дрожали руки. Ему было жаль ее, стыдно от того, как грубо он с ней обошелся. Он был рад, что никто не видел этой сцены. Но все эти чувства были лишь мелкими искорками в темной пучине гнева, гнева на нее, на принцессу, на все и на всех, кто возложил на него этот фальшивый долг, эту смехотворную обязанность. Выходя из комнаты, он рванул воротник, словно тот душил его.

Его мажордом, медлительный и обстоятельный мужчина по имени Добронрав, подскочил от неожиданности — он не ждал короля так скоро, и в любом случае, тот должен был выйти через другую дверь. Он в недоумении смотрел на короля. Бросив на него ответный ледяной взгляд, Лебаннен сказал:

– Пошли за принцессой, я желаю принять ее здесь после полудня.

– За принцессой?

– Неужели их так много? Или ты не знаешь, что у нас гостит дочь Верховного короля?

Ошеломленный Добронрав забормотал извинения, но Лебаннен оборвал его:

– Я отправлюсь в Речной дворец сам.

И он вышел вон. Добронрав погнался за ним, пытаясь остановить, задержать его. Наконец мажордому удалось уговорить его подождать, пока соберут подобающую свиту, из конюшен выведут лошадей, перенесут на вечер аудиенцию для просителей в Длинном зале, и так далее. Все обязанности, все помехи и ловушки, все лицемерные церемонии, делавшие его королем, спутывали, стягивали, затягивали, душили его, как зыбучие пески.

Когда из конюшен привели коня, король так резко вскочил в седло, что его настроение передалось коню: тот попятился, встал на дыбы, конюшие и слуги отпрянули. Лебаннен почувствовал недоброе удовлетворение, видя, как разжимается кольцо вокруг него. Он направил коня прямо к воротам, не дожидаясь, пока свита сядет в седла. Быстрой рысью он ехал по улицам города, далеко впереди сопровождающих, сознавая мучения молодого офицера, которому надлежало ехать впереди него, крича: «Дорогу королю!» — теперь офицер отстал и не осмеливался обогнать его.

Близился полдень, людей на залитых солнцем улицах и площадях Хавнора было немного. Ремесленники, торговцы и покупатели прятались в темных лавках и мастерских. Заслышав стук копыт, они бежали к окнам и дверям, смотрели, узнавали, приветствовали короля. Женщины, высунувшись в окно и неторопливо обмахиваясь, сплетничали с соседками напротив. Завидев короля, они принимались махать ему, а одна бросила вниз цветок. Копыта его коня простучали по брусчатке широкой, раскаленной солнцем площади, на которой не было ни души — если не считать собаки с хвостом колечком, которая бежала куда-то на трех ногах, не обращая на царствующую особу никакого внимания. С площади король свернул на узкую улочку, которая вывела его на берег Серренен. По мощеной дорожке в тени ив он ехал под старой городской стеной до самого Речного дворца.

Езда немного изменила его настроение. Тишина жаркого дня, красота города, ощущение многообразной жизни за стенами и занавесями домов, улыбка женщины, бросившей цветок, пустячное удовольствие от езды впереди всех этих стражников и напыщенных крикунов, наконец, прохлада и запах реки, тенистый двор дома, где он провел много дней и ночей в покое и удовольствиях, будто немного отодвинули его гнев. Он чувствовал какую-то отстраненность. Гнев больше не наполнял его, и он ощущал себя пустым сосудом.

Первые всадники свиты только въезжали во двор, а он уже спрыгнул с лошади, которая была явно рада немного отдохнуть в тени. Вошел в дом, вызвав быстро распространяющуюся панику среди лакеев — так расходятся круги от брошенного в тихий пруд камня. Cказал: «Передайте принцессе, что я здесь». Тотчас же к нему вышла владетельница Опал из Древнего Владения Илиен, назначенная главой фрейлин принцессы. Она учтиво поприветствовала его, предложила ему напиток и вообще вела себя так, как будто появление короля нимало ее не удивило. Эта обходительность и успокаивала, и сердила его. Бесконечное лицемерие! Но что ей было делать? Не смотреть же на него, открыв рот, как выброшенная на берег рыба (и одна очень юная фрейлина), только потому, что король наконец-то — и неожиданно — явился навестить принцессу.

– Очень жаль, что госпожа Тенар не присутствует сейчас здесь, – сказала госпожа Опал. – С ее помощью намного легче беседовать с принцессой. Правда, принцесса делает в изучении языка успехи, достойные восхищения.

Лебаннен и забыл о трудности с языком. Он молча принял прохладный напиток. Госпожа Опал при поддержке других дам вела светский разговор, в котором король принимал очень скромное участие. Он начинал понимать, что, скорее всего, ему придется говорить с принцессой в присутствии ее дам — как, если подумать, и полагается. Что бы он ни хотел ей сказать, сделать это стало совершенно невозможно. Он уже совсем было собрался принести извинения и попрощаться, когда в дверях появилась женщина, лицо которой было скрыто красной круговой вуалью. Она бухнулась на колени и забормотала:

– Пожалуйста? Король? Принцесса? Пожалуйста?

– Принцесса примет вас в своих покоях, государь, – перевела госпожа Опал. Она подала знак лакею, и тот повел его вверх по лестнице, по коридору, через прихожую, через большую темную комнату, полностью забитую женщинами под красными вуалями, на балкон над рекой. Там стояла памятная ему фигура: неподвижная красно-золотая колонна.

Речной ветерок шевелил покрывала, и фигура больше не была сплошным цилиндром, теперь она казалась тонкой, подвижной, а шевеление покрывала напоминало листву ив. Колонна сжалась, укоротилась — она приветствовала его. Он поклонился ей. Они выпрямились одновременно и замерли в молчании.

– Принцесса, – начал Лебаннен. Собственный голос казался ему каким-то ненастоящим. — Я здесь, чтобы просить тебя поехать с нами на остров Рок.

Она ничего не ответила. Он увидел, как тонкие красные вуали раздвигаются, открывая темный овал. Руки с длинными пальцами и золотистой кожей развели вуали, и в красной тени показалось лицо, черт которого он не мог ясно разглядеть. Но она была почти ростом с него, и глаза ее смотрели прямо ему в глаза.

– Мой друг Тенар, – сказала она – говорить: король видит король, лицо и лицо. Я говорить: да. Я согласна.

Понимая, Лебаннен снова поклонился.

– Ты оказываешь мне честь, госпожа моя.

– Да, – сказала она. – Я оказывать тебе честь.

Он помолчал. Это была чужая территория. Ее территория.

Она стояла прямо и неподвижно. Ветер шевелил шитые золотом края вуалей, из тени смотрели на него ее глаза.

– Тенар, и Теану, и Орм Ириан согласны в том, что было бы хорошо, если бы принцесса из Земель Каргада была с нами на острове Рок. А потому я прошу тебя отправиться с нами.

– Отправиться.

– На остров Рок.

– На корабль, – сказала она и вдруг издала короткий жалобный звук. Потом сказала: – Я согласна. Я согласна отправиться.

Он не знал, что сказать. Наконец он проговорил:

– Спасибо тебе, госпожа моя.

Она кивнула в ответ, как равная равному.

Он поклонился и вошел внутрь. Он не поворачивался к ней спиной, а пятился — так его учили в детстве выходить из зала, в котором находился его отец, князь Энлада.

Она стояла лицом к нему, разведя вуали, пока он не переступил порог. Тогда она уронила руки, и покрывала снова скрыли ее лицо. Он услышал тяжелый выдох, словно закончилось усилие воли, почти истощившие ее силы.

«Отважная», сказала Тенар. Он не понимал до конца, но знал, что ему была явлена отвага. Весь гнев, который наполнял его, привел его сюда, исчез, испарился. Его не затянуло и не задушило, нет — он был поднят ввысь, ему была явлена скала, высокая вершина в ясном воздухе, истина.

Он прошел через комнату, полную шепчущихся, надушенных, скрытых вуалями женщин, которые отодвигались от него в темноту. Внизу он немного поболтал с госпожой Опал и другими дамами, подбодрил потрясенную двенадцатилетнюю фрейлину. Выйдя во двор, он доброжелательно поговорил с ожидавшими его людьми из свиты. Не спеша сел в седло. Тихо и задумчиво ехал он на своем высоком сером коне обратно во Дворец Махариона.

АЛДЕР безропотно принял весть о том, что ему предстоит плыть обратно на Рок. Бодрствование стало для него невероятнее снов, жизнь была такой странной, что воли к вопросам и возражениям не осталось. Если ему суждено до конца дней своих плавать от острова к острову — пусть будет так. Он знал, что дороги назад, домой, для него больше нет. Хорошо было уже то, что госпожа Тенар и госпожа Теану будут его спутниками, они приносили мир в его душу. Волшебник по имени Оникс тоже был добр к нему.

Алдер был застенчив, Оникс — очень сдержан, и различие в их познаниях и положении было велико; и все же Оникс несколько раз приходил к нему просто поговорить, как один человек Искусства с другим, и слушал его с уважением, принять которое как должное Алдеру не позволяла скромность. Но Алдер доверял волшебнику, и не пытался этого скрывать. Поэтому незадолго до дня отплытия он обратился к Ониксу с вопросом, который мучил его.

– Дело в котенке, – начал он смущенно. – Мне кажется, не годится брать его с собой. Не выпускать его из корзинки. А для такого молодого это должно быть особенно нехорошо. И я все думаю, что же с ним станет…

Оникс не стал уточнять, что Алдер имел в виду. Он спросил лишь:

– Он все еще спасает тебя от стены, сложенной из камней?

– Да, частенько.

Оникс задумался.

– Тебе нужна защита до тех пор, пока мы не доберемся до Рока. Я подумал… Не говорил ли ты с волшебником по имени Сеппель?

– С пальнским волшебником? – спросил Алдер немного тревожным голосом.

О Пальне, самом большом острове к западу от Хавнора, шла дурная слава. Тамошние жители говорили по-ардически со странным акцентом, примешивая множество собственных словечек. В древние времена правители Пальна отказались принести клятву верности королям Энлада и Хавнора. Тамошние волшебники не учились на Роке. Наследие Пальна, взывавшее к Древним Силам Земли, считалось опасным и даже черным. Тысячу лет назад Серый Маг Пальна вызывал в советчики себе или правителям острова души мертвых, и Пальн пришел в запустение. Историю эту волшебники рассказывали каждому ученику: «Живым нет прока от советов мертвых». Волшебники с Рока и волшебники с Пальна не единожды вступали в магические поединки. В одном из таких сражений, два века назад, на Пальн и Семель была спущена чума, наполовину опустошившая города и деревни обоих островов. А пятнадцать лет назад, когда волшебник по имени Паук использовал Наследие Пальна, чтобы открыть дверь между жизнью и смертью, Верховный маг Ястреб потратил всю свою волшебную силу, чтобы победить его и излечить зло, которое он сотворил.

Алдер, как почти все придворные и члены Королевского совета, вежливо избегал волшебника по имени Сеппель.

– Я попросил короля взять его с нами на Рок, – сказал Оникс

Алдер удивленно заморгал.

– Они знают больше нас обо всем этом, – сказал Оникс. – Большая часть искусства Взывания происходит из Наследия Пальна. Торион был мастером этого искусства. Теперешний Заклинатель Рока, Факел с Венвея, отказывается использовать ту часть своего ремесла, которая черпает из мудрости Пальна. Будучи употребленным во вред, это искусство вред и приносило. Но может быть, причиной тому — лишь наше невежество. Искусство это идет из очень древних времен, возможно, в нем есть знание, которое мы потеряли. Сеппель — мудрый человек и маг. Мне кажется, он должен поехать с нами. И, возможно, он смог бы тебе помочь — если ты доверяешь ему.

– Если он пользуется твоим доверием, – сказал Алдер, – то и я верю ему.

Когда в устах Алдера звучала серебряная речь Таона, Оникс обычно улыбался, чуть сухо, как и в этот раз.

– Твое мнение в этом деле, Алдер, не хуже моего. Или лучше. Я надеюсь, у тебя оно есть. Но я готов отвести тебя к нему.

И они вместе вышли на улицу. Сеппель жил в старом городе, возле верфей, совсем недалеко от улицы Корабелов. Там обосновалась небольшая колония выходцев с Пальна, прибывших работать на королевских верфях, ибо они были превосходными корабелами. Старинные дома в том квартале стояли тесно, а над мощеными улицами перешагивали с крыши на крышу мостики, составлявшие часть второй, воздушной паутины улиц Великого порта Хавнора.

Они прошли вверх три пролета и вошли в темные комнаты Сеппеля. Духота позднего лета проникла и сюда, так что они последовали вслед за хозяином вверх по последней крутой лестнице на крышу. С каждой стороны она соединялась с соседними мостиком, так что движение через нее было довольно оживленное. У невысокой ограды были устроены навесы, а ветерок с гавани охлаждал воздух. Посадив гостей на полосатый холщовый коврик в своем углу крыши, в тени навеса, Сеппель налил им прохладного, с горчинкой, чая.

Пальнскому волшебнику было лет пятьдесят, он был невысок, полноват, ладони и ступни у него были небольшие, волосы — вьющиеся и довольно непокорные, а смуглый подбородок украшала короткая бородка — вещь для мужчин Архипелага необычная. Говорил он негромко, четко и в то же время с каким-то певучим акцентом.

Сеппель с Ониксом начали долгий разговор, Алдер рассеянно слушал. Речь шла о людях и вещах, о которых он не имел ни малейшего понятия, и Алдер отвлекся. Он смотрел на север, поверх плоских крыш с оградами и садами, поверх выгнутых резных мостиков между ними, поверх подернутых дымкой холмов туда, где парил в летнем воздухе огромный бледно-серебристый купол горы Онн. Алдер попытался сосредоточиться и услышал слова пальнского волшебника:

– Быть может, даже Верховному магу оказалось не под силу вполне исцелить рану, нанесенную миру.

Рана, нанесенная миру, да, так оно и есть, подумал Алдер. Он посмотрел на Сеппеля более внимательно, и тот глянул на Алдера в ответ. Хоть волшебник и был мягок в обхождении, взгляд у него оказался пронзительный.

– Может быть, виной тому, что рана не смогла затянуться, не одно лишь наше желание жить, – продолжил Сеппель, – может быть, и мертвые жаждут умереть.

И снова Алдеру показалось, что сердце его приняло эти странные слова, хотя он и не понимал их. И снова Сеппель взглянул на него, словно ожидая ответа.

Алдер ничего не ответил, молчал и Оникс. Наконец Сеппель спросил:

– Когда ты стоишь на рубеже, мастер Алдер, о чем они умоляют тебя?

– О свободе, – ответил Алдер еле слышно.

– О свободе, – повторил словно про себя Оникс.

Снова воцарилась тишина. Две девочки и мальчишка со смехом промчались по крыше, крича: «Спустимся на следующей!» — одна из бесчисленных игр в салки, в которые играли дети в лабиринте улиц, каналов, лестниц и мостов своего города.

– Быть может, сделка была неудачна с самого начала, – сказал Сеппель, и в ответ на вопросительный взгляд Оникса пояснил: Веру надан.

Алдер знал, что это слова Старшей Речи, но не знал, что они значат. Он посмотрел на Оникса. Тот вдруг сделался очень серьезен и ответил лишь:

– Что ж, я надеюсь, мы узнаем истину, и скоро.

– На холме, где обитает истина, – сказал Сеппель.

– Я рад, что ты будешь с нами там. Ну что ж. Поговорим о другом. Я привел к тебе Алдера, ибо его тянет к рубежу каждую ночь, и он ищет передышки. Я сказал ему, что ты, возможно, знаешь, как помочь ему.

– И ты позволишь пальнскому волшебству коснуться себя? – спросил Сеппель у Алдера с легкой улыбкой. Вгляд его сверкнул, твердостью и блеском уподобляясь черному янтарю.

Пересохшими губами Алдер проговорил:

– Мастер Сеппель, у нас на острове говорят: «Утопающий не спрашивает, сколько стоила веревка». Если ты избавишь меня от возвращения к тому месту хотя бы на ночь, тебе будет принадлежать моя сердечная благодарность — хоть это и невеликая плата за подобный дар.

Оникс посмотрел на него с едва заметной улыбкой, в которой не было ни насмешки, ни осуждения.

Сеппель и не думал улыбаться. Он сказал:

– В моем ремесле благодарность встречается редко. Ради нее я готов на многое.

[…]

Но моя веревка — из дорогих.

Алдер склонил голову.

– Ты приходишь к рубежу не по своей воле, во сне, не так ли?

– Мне так кажется.

– Мудро сказано. – Твердый взгляд Сеппеля выражал одобрение. – Кто постиг собственные желания? Но если ты приходишь туда во сне, я могу избавить тебя от этого сна — на время. И тебе придется за это заплатить, как я уже говорил.

Алдер вопросительно посмотрел на него.

– Твоей силой.

Алдер поначалу не понял. Потом спросил:

– Моим даром, ты хочешь сказать? Моим искусством?

Сеппель кивнул.

– Я всего лишь починщик, – сказал Алдер после

[…]

Оникс сделал движение, словно желая возразить, но взглянув на

[…]

– Им ты зарабатываешь себе на жизнь, – сказал Сепепль.

– Он и был когда-то моей жизнью. Но это в прошлом.

– Быть может, дар твой вернется к тебе, когда случится то, чему суждено случиться. Но я не могу тебе этого обещать. Я постараюсь вернуть сколько смогу из того, что заберу у тебя. Ныне мы все идем в ночи по неведомой земле. Когда наступит день, мы, может быть, узнаем места, где оказались, а может быть и нет. Итак, если я избавлю тебя от твоего сна за такую плату, станешь ли ты благодарить меня?

– Стану, – ответил Алдер. – Что такое мой дар по сравнению с великим злом, которое способно принести мое невежество? Если ты избавишь меня от страха, в котором я живу — от страха, что я могу сотворить такое зло, я буду благодарен тебе до конца жизни.

Сеппель глубоко вздохнул.

– Часто доводилось мне слышать, что арфы Таона не фальшивят. – Он перевел взгляд на Оникса. – Не возражает ли Рок? – спросил он, возвращаясь к своему мягкому, насмешливому тону.

Оникс покачал головой, но вид у него был весьма озабоченный.

– Тогда мы отправимся к пещере Аурун. Сегодня же вечером, если пожелаешь.

– Почему туда? – спросил Оникс.

– Потому что не я, а Земля поможет Алдеру. Аурун — священное место, холм могущества. Хотя люди Хавнора и забыли об этом и ходят туда лишь затем, чтобы осквернять его.

Задержавшись на крыше, Оникс сумел обменяться несколькими словами с Алдером.

– Нет нужды этого делать, Алдер, – сказал он. – Мне казалось, что я доверяю ему, но теперь я не уверен.

– Я доверюсь ему, – ответил Алдер. Сомнения Оникса были понятны, но он сказал Сеппелю правду. Он действительно готов был сделать все что угодно, чтобы избавиться от страха совершить какое-нибудь непоправимое зло. Каждый раз, когда во сне его тянуло к стене, он чувствовал, что нечто пытается пробраться в мир через него, чувствовал, что если прислушается к зову мертвых, так оно и будет. И каждый раз, слыша их мольбы, он становился слабее, а противиться их зову становилось все трудней.

Трое мужчин долго шли по улицам города. Стояла жара, день переходил в вечер. К югу от города начинались взгорья. Бедная местность по здешним меркам — иззубренные цепи взгорий сбегали к заливу, между ними стояло болото, на каменистых склонах почти не было плодородной земли. Кладка городской стены здесь была очень старой, огромные камни, собранные с холмов, не скреплял раствор. За стеной не было жилья, кроме нескольких ферм.

Они шагали по разбитой дороге, которая зигзагами карабкалась на первый гребень и шла по нему на восток, к другим, повыше. Оттуда, если посмотреть налево, на север, весь город в золотистой дымке был виден как на ладони. Дорога здесь рассыпалась на множество троп. Они пошли прямо и неожиданно оказались перед большой трещиной в земле.

Это был черный провал поперек дороги шириной двадцать футов или более. Казалось, хребет скалистого гребня был переломлен и так больше и не сросся. Лучи клонившегося к западу солнца лились в провал, освещая отвесные края на небольшую глубину. Дальше царила тьма.

В долине, лежавшей к югу, у подножия, стояла сыромятня. Кожевенники приносили свои отходы сюда и небрежно сваливали их в трещину, так что вокруг нее все было загажено отвратительными обрывками полуобработанной кожи, стоял смрад мочи и гниения. Подойдя к краю, они почувствовали, что из глубин пещеры вместе с потоком холодного воздуха шел и другой запах — сильный землянистый запах, заставивший Алдера отступить назад.

– Я скорблю, я скорблю об этом! – пробормотал Сеппель, озирая отбросы и глядя вниз, на крышу сыромятни, со странным выражением на лице. Помолчав, он заговорил обычным своим мягким тоном, обращаясь к Алдеру:

– Это пещера или разлом называется Аурун. Она указана на самых древних пальнских картах, где ее также именуют Устами Паора. Уста эти говорили с людьми, когда они впервые явились сюда с запада. Это было давно. Люди изменились. Но Аурун не меняется. Здесь ты можешь сложить свое бремя, если желаешь этого.

– Что мне надо делать? – спросил Алдер.

Сеппель повел его к южному краю огромного провала, где края трещины сужались, и скалы срастались. Он велел ему лечь на живот так, чтобы смотреть в провал, уходящий в бездонную тьму.

– Держись земли, – сказал он. – Просто держись. Даже если она начнет двигаться.

Алдер лег. Он смотрел в провал между каменными стенами, чувствовал, как камни давят на грудь и ноги, слышал, как Сеппель начал петь высоким голосом, на языке, в котором Алдер узнал Язык Созидания; чувствовал тепло солнца и вонь отбросов. А потом пещера вдруг выдохнула из глубин с безжизненной силой, от которой прервалось его дыхание и закружилась голова. Тьма подхлынула к нему. Скала под ним зашевелилась, закачалась, задрожала. Он держался за нее, а высокий голос продолжал петь, дыша дыханием земли. Тьма поднялась и накрыла его. Солнце исчезло.

Когда Алдер очнулся, солнце висело низко над западным берегом залива. Он увидел красный диск в дымке. Потом заметил Сеппеля, сидящего на траве с усталым и несчастным видом. Черная тень волшебника вытянулась на каменистой поверхности среди долгих теней скал.

– Вот ты и очнулся, – сказал Оникс.

Алдер понял, что лежит на спине, голова покоится на коленях Оникса, а в спину врезается камень. Он сел, чувствуя головокружение, и извинился.

Они отправились обратно как только Алдер смог встать на ноги, ибо им предстояло пройти несколько миль, и было ясно, что ни ему, ни Сеппелю идти быстро не под силу. Когда они дошли до улицы Корабелов, на город уже опустилась ночь. Сеппель попрощался с ними, глядя на Алдера, словно в ожидании. Свет из двери таверны напротив освещал их.

– Я сделал, как ты просил, – сказал он с тем же несчастным видом.

– И я благодарен тебе за это, – ответил Алдер, протягивая волшебнику правую руку по обычаю Энладских островов. Мгновение помешкав, Сеппель коснулся ее своей, и они расстались.

Алдер так устал, что еле передвигал ноги. Острый, особенный запах пещеры оставил странный привкус во рту и какую-то легкость в голове. Алдер чувствовал себя легким, полым. Когда они наконец добрались до дворца, Оникс предложил проводить его до комнаты, но Алдер отказался, сказав что чувствует себя хорошо и просто устал.

Он вошел в комнату. Хват вышел навстречу танцующей походкой, качая хвостом в знак приветствия. «А, ты мне больше не нужен», – прошептал Алдер и, наклонившись, погладил шелковистую серую спинку. Слезы навернулись на глаза. Он просто устал. Он лег, и котенок вскочил на кровать, устроился у него на плече и заурчал.

И Алдер заснул. Черным сном без сновидений, в котором не было ни звавших его голосов, ни покрытого сухой травой холма, ни сложенной из камней призрачной стены — не было ничего.

ТЕНАР вышла пройтись в дворцовом саду вечером накануне отплытия на юг. На сердце у нее было неспокойно и тревожно. Ей не хотелось плыть на Рок, на Остров Мудрых, на Остров Магов («проклятыеколдуны», сказал по-каргски голос у нее в голове). Что ей было там делать? Чем она могла помочь? Ей хотелось домой, на Гонт, к Геду. В свой собственный дом, к любимому мужчине.

Она оттолкнула Лебаннена. Она потеряла его. Он был вежлив, он был обходителен и он ничего не прощал.

«Как же мужчины боятся женщин!» — подумала она, шагая среди поздних роз. Не поодиночке, нет — женщин, когда они говорят вместе, работают вместе и заступаются друг за друга — вот тогда мужчинам мерещатся заговоры, козни, путы, ловушки.

И тут они, разумеется, правы. Женщины, как и полагается женщинам, частенько принимают сторону следующего поколения, а не теперешнего, они протягивают между поколениями нити, кажущиеся мужчинам путами, выстраивают связи, кажущиеся мужчинам оковами. Сесерах с Тенар и в самом деле вступили в сговор против него и готовы были предать его, если он и правда был всего лишь независим. Если он был только огнем и ветром, если не было в нем веса земли, спокойствия воды…

А это уже не про Лебаннена, а про Теану, подумала Тенар. Теану, ее Терру, уже оторвалась от земли. Крылатая душа останавливалась погостить у нее и вот-вот должна была ее покинуть. Огонь обращается в огонь.

И Ириан, с которой уйдет Теану. Что общего могло быть у этого сияющего, яростного существа и старого дома, в котором надо было подметать? Что общего она могла иметь со старым человеком, за которым надо было присматривать? Как могла Ириан, дракон, понять это? Что ей до того, что мужчина должен исполнить долг, жениться, вырастить детей, нести ярмо земли?

Тенар почувствовала себя одинокой и бесполезной среди существ, востребованных высоким, нечеловеческим предназначением, и безраздельно предалась тоске по дому.

И не только по Гонту. Почему бы ей и не вступить в заговор с Сесерах, которая, хоть и была принцессой, как Тенар была жрицей, но зато не собиралась улетать от нее прочь на огненных крыльях, будучи глубоко и полностью женщиной земли? Вдобавок они с Тенар говорят на одном языке! Тенар прилежно занималась с принцессой, радуясь тому, как быстро та учится ардическому, и только теперь поняла, что настоящей отрадой была возможность говорить по-каргски, слышать и произносить слова, в которых было заключено все ее потерянное детство.

Ступив на дорожку, которая вела к прудам, окруженным ивами, она увидела Алдера. Тот сидел с каким-то маленьким мальчиком, они о чем-то разговаривали, негромко и серьезно. Видеть Алдера всегда было приятно. Она сочувствовала ему за все мучения и ужасы, выпавшие на его долю, и уважала за терпение, с которым он их сносил. Ей нравилось его красивое, открытое лицо и его серебряная речь. Что худого будет, если человек добавит пару красивых нот к обычной речи? Ему доверял Гед.

Она остановилась поодаль, чтобы не мешать их разговору, и тут оба встали на колени и стали что-то высматривать под кустами. Вскоре оттуда появился серый котенок Алдера. Не обращая на них никакого внимания, он крадучись устремился дальше, прижимаясь животом к земле. Глаза его горели — он охотился за мотыльком.

– Можешь оставлять его на улице на ночь, если хочешь, – сказал Алдер мальчику. – Здесь он не заблудится, и никто его не тронет. Ему очень нравится гулять на свободе. А эти огромные сады — для него как целый Хавнор. Или выпускай его утром, тогда, если захочешь, он может спать с тобой.

– Лучше так, – сказал мальчик с застенчивой решительностью.

– Ну, тогда нужно поставить в комнате ящик с песком. И миску с водой, чтобы он всегда мог попить.

– И еще еды?

– Да, а как же без нее. Раз в день, и не слишком много. Он чуток жадноват. Думает, Сегой создал острова, чтобы Хват смог набить брюшко.

– А он ловит рыбок из пруда? – Котенок сидел на траве у края одного из прудов с карпами, озираясь вокруг — мотылек улетел.

– Ему нравится смотреть на них.

– Мне тоже, – сказал мальчик. Они поднялись и пошли к пруду.

Тенар почувствовала прилив нежности. Алдера отличала какая-то чистота души — мужская чистота, не детская. Ему надо было иметь своих детей. Он был бы хорошим отцом.

Она подумала о своих детях, и о маленьких внуках — хотя, постой, быть не может! — яблонькиной старшенькой, сейчас Пиппин, было уже двенадцать. Да ведь нынче или на будущий год она получит свое имя! О, пора, пора возвращаться домой. Пора наведаться в Среднюю Долину, отнести подарок на день именования старшей внучке, игрушки остальным, проследить, чтобы Огонек от избытка сил не переусердствовал опять с подрезкой персиковых деревьев, посидеть и поговорить со своей доброй дочерью, с Яблонькой. Ее истинное имя было Айоэ, его дал ей Огион… Мысль об Огионе, как всегда, пришла уколом боли и любви. Она увидела очаг в старом доме в Ре Альби. Она увидела Геда, сидящего у огня. Он обратил к ней темное лицо, задав вопрос. И она ответила ему вслух, в садах Нового Дворца в Хавноре, за сотни миль от того очага: «Как только смогу!»

ЯСНЫМ летним утром все они отправились из дворца на пристань, чтобы подняться на борт «Дельфина». Горожане Хавнора превратили это событие в праздник. Улицы и пристань были запружены народом, в каналах толклись небольшие лодки, которые здесь называли щепками, на глади обширного залива там и тут виднелись яркие пятна украшенных флагами шхун и шлюпок. Повсюду на башнях богатых домов, на мостах, нижних и верхних, плескались на ветру разноцветные полотнища. Тенар шагала среди радостной толпы, вспоминая тот давний день, когда они с Гедом приплыли в Хавнор, вернув Руну Мира и Кольцо Эльфарран. Кольцо было у нее на руке. Она подняла ее. Серебро сверкнуло на солнце, и люди увидели его, они выкрикивали приветствия и протягивали ей руки, словно желая обнять. Она улыбнулась этим воспоминаниям. Она все еще улыбалась, когда поднялась по сходням и поклонилась Лебаннену.

Он встретил ее традиционным приветствием капитана:

– Госпожа Тенар, добро пожаловать на борт.

Она ответила, сама не зная, почему:

– Спасибо тебе, сын Эльфарран.

Он мгновение смотрел на нее, удивленный таким обращением. Но сразу за ней шла Теану, и он повторил торжественные слова:

– Госпожа Теану, добро пожаловать на борт.

Тенар пошла на корму, она помнила, что рядом с кабестаном было место, откуда можно было, не мешая пробегающим матросам, наблюдать за всем, что творится на палубе и на причале.

На главной улице, спускавшейся на набережную, началось какое-то движение — ехала дочь Верховного короля. Тенар с удовольствием отметила, что Лебаннен — или его мажордом — позаботился о том, чтобы обставить прибытие принцессы с подобающей пышностью. Конные сопровождающие расчищали дорогу, их кони важно фыркали и превосходно цокали копытами. Высокие алые плюмажи, похожие на те, что каргские воины носили на шлемах, украшали недоуздки четырех серых лошадей и углы закрытого позолоченного экипажа, в котором прибыла принцесса. Музыканты, ждавшие на пристани, заиграли на трубе, барабане и бубне. А люди, поняв, что теперь у них есть принцесса, которую можно приветствовать и разглядывать, разразились радостными криками и постарались приблизиться настолько, насколько позволяла конная и пешая охрана, глядя во все глаза и выкрикивая восхваления и довольно разномастные приветствия. «Привет королеве каргов!» – кричали одни, «Да не королева она!» – отвечали другие, «Гляньте-ка на них, все в красном, загляденье, что твои рубины, так которая из них?» – спрашивали третьи, четвертые кричали «Долгая лета принцессе!»

Тенар увидела Сесерах — та, разумеется, была с ног до головы укутана в покрывало, но безошибочно выделялась ростом и осанкой. Она вышла из экипажа и направилась, к сходням, величавостью движения напоминая сам «Дельфин». Двое служанок, вуали которых были короче, засеменили следом, а за ними шла госпожа Опал, владетельница Тена. Сердце Тенар упало. Лебаннен повелел, чтобы с собой не брали слуг или сопровождающих. Это путешествие — не увеселительная прогулка, жестко заявил он, и те, кто ступают на борт, должны иметь на то веские причины. Неужели Сесерах не поняла? Или она так держалась своих глупых землячек, что решила открыто ослушаться короля? Трудно было придумать более неудачное начало путешествия.

Но у края сходней красная колонна остановилась и развернулась. Ветерок гнал золотые волны по расшитой ткани. Появились руки, на золотистой коже сверкнули золотые кольца. Принцесса обняла своих прислужниц, явно прощаясь с ними. Затем они обнялись с госпожой Опал в исполненной достоинства манере монархов и высшей знати. Затем госпожа Опал подтолкнула прислужниц обратно к повозке, а принцесса снова повернулась к сходням.

Наступила пауза. Тенар смотрела, как безликая красно-золотая колонна делает глубокий вдох и распрямляется.

Колонна стала подниматься, медленно — ибо начался прилив, а сходни были крутые — но с несомненным достоинством, которое заставило толпу зачарованно смотреть, затаив дыхание.

Она поднялась на палубу, и остановилась, встав лицом к лицу с королем.

– Высокая гостья, принцесса Земель Каргада, добро пожаловать на борт! – звонко приветствовал ее Лебаннен.

Толпа взорвалась. «Ура принцессе! Да здравствует Королева! Отличная походка, Маков цвет!»

Лебаннен что-то сказал принцессе. Крики заглушили слова. Красная колонна развернулась к толпе и поклонилась, неглубоко, но грациозно.

Теану ждала в стороне. Теперь она вышла вперед, обратилась к принцессе, и повела ее на корму. Тяжелые шелковые красно-золотые покрывала скрылись в дверях каюты. Толпа зашумела еще громче. «Вернись, принцесса! Где Маков цвет? Где наша госпожа? Где Королева?»

Тенар посмотрела через весь корабль туда, где стоял король. Непокорное веселье охватило ее, сметая опасения и дурные предчувствия. «Бедный мальчик», — подумала она, — «что ты теперь собираешься делать? Они влюбились в нее с первого взгляда, хоть и увидеть-то ее не увидели… О Лебаннен, все мы состоим в заговоре против тебя!»

«ДЕЛЬФИН» нельзя было назвать маленьким кораблем, и многое на нем было устроено так, чтобы король мог расположиться с известным удобством. Но все же он был создан, чтобы мчаться под парусами, доставляя короля туда, куда требовалось, так быстро, как только возможно. В каютах и кубрике не хватало места, даже когда на корабле, кроме команды и короля с несколькими спутниками, никого не было. В этом плавании тесно было всем. Матросы, спавшие в похожем на конуру кубрике трехфутовой высоты над носовым трюмом, разумеется, не испытывали никаких неудобств сверх обычного, зато офицерам пришлось втиснуться в одну несчастную черную кабинку на баке. Что до остальных, то все четыре женщины разместились в кормовой каюте, где, как правило, располагался король. Каюту под нею обычно занимали капитан и помощник. Теперь там жили король, двое волшебников, колдун и Тосла. Поводов для ссор и дурного настроения, подумала Тенар, было предостаточно. Прежде всего, однако, следовало подумать о том, что принцессе может стать плохо.

Дул нежнейший ветерок, корабль скользил по зеркальной глади Великого залива, словно лебедь, плывущий по озеру, а Сесерах в страхе свернулась на своей койке. Сквозь широкие кормовые окна открывался вид на залитый солнцем безмятежный водный простор. Крик отчаяния вырывался из ее груди всякий раз, когда она хоть краешком глаза смотрела в ту сторону.

– Снова начнет скакать вверх и вниз, – простонала она по-каргски.

– Вода совершенно не движется, – сказала Тенар. – Что у тебя с головой, принцесса?!

– Дело не в голове, дело в желудке, – всхлипнула Сесерах.

– Не может ни у кого быть морской болезни в такую погоду. Ты просто боишься.

– Мама, – остановила ее Теану, поняв тон, хоть и не понимая слов. – Не ругай ее. Так тяжело, когда у тебя морская болезнь.

– Нет у нее никакой морской болезни! – ответила Тенар. Она была совершенно убеждена в том, что говорила. – Сесерах, тебе не плохо. Ты боишься, что тебе будет плохо. Возьми себя в руки. Пойдем на палубу. Свежий воздух исправит дело. Свежий воздух и немного храбрости.

– О мой друг, – прошептала Сесерах на ардическом. – Сделай мне храбрости!

Такого Тенар от нее не ожидала.

– Тебе придется самой добывать себе храбрость, принцесса, – ответила она, но, подумав, сжалилась: – Пойдем же, просто выйдем совсем ненадолго на палубу. Теану, попробуй уговорить ее. Подумай только, что будет, если мы и впрямь столкнемся с непогодой!

Сообща им удалось поднять Сесерах на ноги и закутать ее в красные покрывала, без которых она, конечно же, не могла появиться перед мужчинами. Уговорами и лестью им удалось выманить ее из каюты на палубу. Они нашли место в тени борта, откуда было видно синее море, на поверхности которого отражалось солнце, и сели рядком на безупречно чистой палубе, сверкавшей, как отполированная кость.

Сесерах развела вуали так, что могла смотреть прямо перед собой, но смотрела она только на палубу. Лишь изредка она отваживалась бросить быстрый, полный страха взгляд на воду, тут же закрывала глаза, и снова принималась разглядывать палубу.

Тенар и Теану пытались развлечь ее разговорами, указывая на проплывающие мимо корабли, на птиц, на какой-то островок.

– Как красиво. Я и забыла, насколько мне нравятся плавания! – воскликнула Тенар.

– Мне тоже нравятся, если удается забыть про воду, – сказала Теану. – Это похоже на полет.

– Ах вы, драконы, – сказала Тенар.

Это прозвучало легко, но сказано было не легкомысленно. В первый раз она говорила подобное своей приемной дочери. Она почувствовала, что Теану повернула голову, чтобы посмотреть на нее зрячим глазом. Сердце Тенар тяжело забилось.

– Воздух да пламя, – сказала она.

Теану промолчала. Но она протянула руку — смуглую красивую руку, не обожженную клешню, взяла руку Тенар и крепко сжала.

– Я не знаю, кто я, мама, – прошептала она своим голосом, который редко поднимался выше шепота.

– А я знаю, – сказала Тенар. И сердце ее забилось еще сильнее и еще быстрей.

– Я не похожа на Ириан, – сказала Теану. Она старалась утешить мать, приободрить, но в голосе ее прозвучала страсть, томление, ревность и глубокое желание.

– Подожди, подожди, и ты поймешь, кто ты, – мать с трудом заставила себя ответить. – Ты будешь знать, что делать… ты узнаешь, кто ты… когда придет время.

Они разговаривали так тихо, что Сесерах не поняла бы, о чем они, даже если бы знала язык. Но, услышав имя «Ириан», она повернулась к ним. Длинные руки развели вуали, в красной тени сверкнули глаза. Она спросила:

– Ириан, она?

– Где-то на носу, там, – Тенар махнула рукой.

– Она делает себе храбрость. Да?

Немного помолчав, Тенар ответила:

– Ей не приходится этого делать, как мне кажется. Она бесстрашная.

– А, – выдохнула принцесса.

Ее сверкающие глаза глядели из тени через всю палубу туда, где Ириан стояла у форштевня рядом с Лебанненом. Король указывал куда-то вперед, что-то оживленно говорил, жестикулировал. Он рассмеялся. Ириан стояла рядом, не уступая ему в росте. Она тоже засмеялась.

– Без покрывала, – пробормотала Сесерах по-каргски. Потом медленно, и почти беззвучно, по-ардически: – Без страха.

Она опустила вуали и снова стала безликим и неподвижным цилиндром.

ДАЛЬ окрасила голубым долгую береговую линию Хавнора. Вершина горы Онн плыла в вышине едва различимым светлым пятном на севере. Черные базальтовые колонны острова Омер громоздились по правую руку — корабль вошел в Эбавнорский пролив и взял курс на Внутреннее море. Ярко светило солнце, дул свежий ветер — еще один прекрасный день. Все женщины сидели возле кормовой каюты под парусиновым навесом, который соорудили для них матросы. Согласно поверью, женщины приносили кораблю удачу, и моряки вовсю пытались им угодить. Волшебники тоже могли принести удачу, а могли и неудачу, так что матросы постарались угодить и им: для них устроили навес на юте, где был прекрасный обзор. Женщинам достались бархатные подушки, предусмотрительно доставленные на корабль королем (или его мажордомом), волшебникам — отрезы парусины, и это их вполне устроило.

Алдер обнаружил, что его причисляют к волшебникам и обращаются с ним соответственно. Он ничего не мог поделать, и все же это тревожило его, ведь Оникс и Сеппель могли подумать, что он считает себя ровней им, а он и колдуном-то больше не был. У него не было больше дара. У него вообще не осталось силы. Он чувствовал это — так же определенно, как чувствовал бы потерю зрения или паралич руки. Теперь ему было не починить ни одного кувшина — разве что при помощи клея. И получилось бы у него отвратительно, ведь ему никогда прежде не приходилось этим заниматься.

Он и не подозревал о существовании этой, более важной, стороны своего дара, пока не потерял его, и теперь подогу размышлял о его природе. Это было похоже на знание того, куда двигаться, решил он. Когда знаешь, в какой стороне дом, и не можешь заблудиться. Ни указать пальцем, ни толком рассказать о нем было нельзя, и все же дар был для него связью, на которой держалось все остальное. Без него он был одинок. Он был бесполезен.

Зато, по крайней мере, он больше никому не мог причинить вреда. Сны его теперь были мимолетны, лишены смысла. Они больше не приводили его на те безотрадные пустоши, на холм с мертвой травой, к стене. Во тьме его больше не звали голоса.

Он часто вспоминал Ястреба. Ему хотелось поговорить с ним. С Верховным магом, потратившим всю свою силу, с тем, кто был величайшим среди великих, а теперь доживал свой век в забвении и нищете. Однако король жаждал оказать ему почести, так что нищета Ястреба была добровольной, подумал Алдер. Быть может, богатство и высокое положение для человека, который потерял свое настоящее сокровище, потерял дорогу домой, обернулись бы насмешкой.

Оникс явно сожалел о том, что втянул Алдера в эту торговлю. Он всегда держался с Алдером безукоризненно вежливо, но теперь обращался к нему с уважением и сочувствием, в то время как его обхождение с пальнским волшебником стало немного отчужденным. Сам Алдер не держал на Сеппеля никакой обиды и не подозревал его в злом умысле. Древние Силы есть Древние Силы. К их помощи прибегают на свой страх и риск. Сеппель сказал ему, какую цену потребуется заплатить, и он заплатил ее. Он не вполне понимал, как много ему предстояло отдать, но в этом не было вины Сеппеля. Это была собственная вина Алдера — ведь это он никогда не ценил свой дар по достоинству.

И вот он сидел с двумя волшебниками, ощущая себя фальшивым грошом среди полновесных золотых, и все же внимал их беседе, весь обратившись в слух. Ибо они доверяли ему и говорили свободно, а беседы их были поучительней всякого образования, о котором он мог мечтать, будучи колдуном.

Сидя в полупрозрачной тени парусинового навеса, они говорили о сделке. О сделке более великой, чем та, которую заключил он, желая избавиться от своих снов. Оникс не раз повторял слова Старшей Речи, произнесенные тогда на крыше: Веру надан. Постепенно Алдер стал понимать, что этими словами обозначался некий выбор, разделение, когда единство распалось надвое. Давным-давно, в глубокой древности, задолго до того, как появились Короли Энлада и были начертаны первые ардические руны, и может быть, и до того, как появился ардический язык — в те времена, когда существовал только Язык Созидания — люди, похоже, сделали некий выбор. Отдали одно великое искусство или великую ценность за другую.

Он с трудом понимал разговор волшебников, но не потому, что они что-то скрывали, а потому что они сами пытались проникнуть в туманное прошлое, время до первых воспоминаний человечества. Слова Старшей Речи являлись в их разговор по необходимости, а временами Оникс совсем переходил на этот язык. Сеппель не разбрасывался словами Созидания. Однажды он даже остановил Оникса, подняв ладонь, и на удивленный и вопросительный взгляд волшебника с Рока мягко ответил: «Волшебные слова действуют».

Баклан, учитель Алдера, тоже называл слова Старшей Речи волшебными словами. «Каждое такое слово — действие», – говорил он. – «Истинные слова приносят истину в мир, подчиняют его себе». Баклан дорожил волшебными словами, которые знал. Он произносил их только в случае необходимости, и, написав какую-нибудь руну, кроме простейших, которые использовались для ардического письма, почти сразу же ее стирал. Большинство колдунов были столь же осторожны, то ли потому, что охраняли свои знания от других, то ли потому, что уважали Язык Созидания. Даже Сеппель — настоящий волшебник, обладавший куда большими познаниями и пониманием этих слов, предпочитал не употреблять их в обычном разговоре. Ибо на обычной речи можно было лгать и ошибаться, но зато можно было заблуждаться и также брать свои слова обратно.

Может быть, это было частью великого выбора, сделанного людьми в незапамятные времена. Может быть, они отказались от врожденного знания Старшей Речи, некогда бывшей их с драконами общим языком. Может быть, они пошли на это, чтобы завести свой язык, подумал Алдер, язык, подходящий для людей, язык на котором можно было лгать, обманывать, вводить в заблуждение и придумывать чудеса, которых никогда не было и никогда не будет?

Драконы не говорили ни на каком языке, кроме Старшей Речи. Но всегда считалось, что драконы лгут. «Так ли?» — подумал Алдер. Если волшебные слова были истинными словами, как мог кто-либо — хотя бы и дракон — лгать с их помощью?

Сеппель и Оникс замолчали. Их разговор часто прерывался таким вот долгим, спокойным, задумчивым молчанием. Видя, что Оникс начинает клевать носом, Алдер тихо спросил пальнского волшебника:

– Верно ли, что драконы могут говорить неправду словами Истинной Речи?

Сеппель улыбнулся

– Как рассказывают у нас на Пальне, в точности этот самый вопрос Ат задал Орму тысячу лет назад среди развалин Онтуэго. «Могут ли драконы лгать?» — спросил маг. Орм ответил: «Нет», и тут же выдохнул огонь, обратив мага в пепел… Но стоит ли нам верить этой истории, если рассказать ее мог лишь Орм?

«Нет конца препирательствам магов», подумал Алдер, но сказать это вслух не решился.

Оникс явно заснул, голова его откинулась к фальшборту, серьезное напряженное лицо разгладилось.

Сеппель заговорил, еще тише, чем обычно:

– Алдер, я надеюсь, ты не сожалеешь о том, что мы сделали тогда у Аурун. Я вижу, наш друг считает, что я недостаточно ясно предупредил тебя.

Алдер без колебаний ответил:

– Я доволен.

Сеппель склонил голову.

Помолчав, Алдер сказал:

– Я знаю, мы пытаемся сохранять Равновесие. Но Древние силы ведут свой счет.

– И их справедливость недоступна человеческому пониманию.

– Вот именно. Я все силюсь понять, почему именно это, именно мой дар, они взяли в уплату за освобождение от сна. Какая между ними связь?

Некоторое время Сеппель не отвечал, а когда заговорил, это был вопрос.

– Ты являлся к стене не при помощи своего искусства?

– Нет, – уверенно ответил Алдер. – Желать явиться туда было так же бесполезно, как не желать.

– Как же ты попадал туда?

– Моя жена звала меня, и сердце мое откликалось на зов.

В этот раз молчание было дольше. Волшебник заговорил:

– Многие теряли любимых жен.

– Я говорил то же самое господину моему Ястребу. И он сказал, что это правда, и все же узы между любящими ближе всего к тому, что живет вечно.

– За стеной нет уз.

Алдер посмотрел на смуглое, мягкое лицо волшебника, встретил твердый взгляд.

– Почему?

– Смерть есть разрыв всех уз.

– Тогда почему же мертвые не умирают?

Сеппель удивленно воззрился на него.

– Прости меня, – сказал Алдер. – Мое невежество искажает мои слова. Я хочу сказать вот что: смерть разрывает узы, соединяющие душу с телом, и тело умирает. Оно возвращается в землю. А дух принужден отправиться в темное место, принять обличье, напоминающее тело, и томиться там — как долго? Вечно? В пыли и сумраке, не зная света, не зная любви, не зная радости? Мысль о том, что Лилия там — невыносима. Зачем она должна быть там? Почему ей не дано… – он запнулся, – …быть свободной?

– Потому что там не дует ветер, – ответил Сеппель. Волшебник изменился в лице, голос его зазвучал жестко. – Ветер был остановлен — силою человека, людским искусством.

Он смотрел на Алдера, но лишь через какое-то время снова начал видеть его. Выражение лица и глаз изменилось. Он посмотрел вверх, на четкий белый изгиб фока, наполненного дыханием северо-западного ветра.

– Я знаю об этом не больше тебя, друг мой, – сказал он. Обычная мягкость почти вернулась в его голос. – Но твое знание — в твоем теле, в твоей крови, в биении твоего сердца. Мое знание — лишь слова. Старые слова… Так что нам надо скорее добраться до Рока, и там, быть может, мудрейшие расскажут нам то, что мы ищем. Или, если и они не знают этого, скажут драконы. А может быть, дорогу нам покажешь ты.

– Это уж точно будет похоже на историю про слепца, который повел за собой зрячих с обрыва! – засмеявшись, сказал Алдер.

– А, так ведь мы и стоим у края обрыва, и глаза наши завязаны, – ответил волшебник с Пальна.

ЛЕБАННЕН обнаружил, что на корабле недостает места для его беспокойства. Женщины сидели рядком под своим навесом, волшебники — под своим, словно утки, а он шагал взад и вперед, и его нетерпению было тесно между левым и правым бортом. Ему казалось, что это его непокой, а не ветер, подгоняет «Дельфин» к югу — корабль шел быстро, и все же недостаточно быстро. Он жаждал, чтобы путешествие поскорее закончилось.

– Помнишь, как флот шел к Уотхорту? — спросил Тосла, подходя к нему. Лебаннен стоял рядом с рулевым, изучая карту и морскую гладь впереди корабля. – Вот это было зрелище. Тридцать кораблей в ряд!

– Хотел бы я, чтобы мы сейчас плыли в Уотхорт, — сказал Лебаннен.

– Мне тоже Рок никогда не нравился, – сказал Тосла. – В двадцати милях от этого острова нет ни одного честного ветра, ни одного приличного течения. А скалы к северу от него никогда не бывают в одном и том же месте. А городишко на холме — все трюки да наваждения.

Он сплюнул, со знанием дела — в подветренную сторону.

Лебаннен кивнул, но ничего не сказал. Общество капитана иногда радовало его именно поэтому: Тосла говорил то, чего Лебаннену не хотелось говорить самому.

– Помнишь того немого, – спросил Тосла, – того, что убил Сокола на стене?

– Эгре. Пират, который стал работорговцем.

– Точно. Он ведь тебя знал. Тогда, при Сорре, так и бросился к тебе. Я все никак не могу взять в толк, почему.

– Он однажды взял меня в рабство.

Вообще-то удивить Тослу было нелегко. Но сейчас он смотрел на Лебаннена с разинутым ртом. Моряк явно не верил ему, но не решался об этом сказать, так что сказать ему было нечего. Лебаннен с минуту наслаждался его изумлением, потом, сжалившись, сказал:

– Когда Верховный маг взял меня с собой, когда он охотился за Кобом, мы сначала отправились на юг. В Хорте один человек предал нас работорговцам. Они ударили Верховного мага по голове, а я убежал — думал увести их от него. Но им-то нужен был я — меня можно было продать. Очнулся я в цепях на галере, которая шла в Сол. Он вызволил меня до того, как минула следующая ночь. Оковы упали с нас, как сухая листва. Он связал язык Эгре, сказал, что тот будет молчать, пока не найдет чего-нибудь, что стоило бы сказать… Он явился на ту галеру весь в облаке света, прямо по воде… До того я толком и не знал, кто он такой.

Тосла поразмыслил над этим.

– Он освободил всех рабов? А почему остальные не убили Эгре?

– Должно быть, отвезли его в Сол и продали.

Тосла еще подумал.

– Так вот почему ты так хотел разделаться с работорговлей.

– И поэтому тоже.

– Не очень-то улучшает характер, – заметил Тосла. Он разглядывал карту Внутреннего моря, прикрепленную к доске слева от рулевого.

– Остров Вэй – сказал он, ткнув в карту пальцем. – Значит, женщина-дракон родом отсюда.

– А ты, как вижу, стараешься держаться от нее подальше.

Тосла вытянул губы, но свистеть, будучи на корабле, не стал.

– Помнишь песню, про которую я рассказывал, историю про зазнобу матроса Белило? Я-то думал, это все сказки. Пока ее не увидел.

– Сомневаюсь, что она станет тебя есть, Тосла.

– Славная была бы смерть, – сказал моряк довольно кисло.

Король рассмеялся.

– Не испытывай свою удачу, – сказал Тосла.

– Да не бойся ты.

– Вы с ней стояли там, так спокойно разговаривали. Это вроде как спокойно устраиваться на ночлег на склоне вулкана, по-моему… Но что я тебе скажу: я бы не отказался увидеть побольше от того подарочка, что карги отправили тебе. Там есть на что посмотреть, судя по ступням. Но как ее вытряхнуть из этой ее палатки? Ступни чудные, спору нет, но я бы не отказался для начала увидеть, скажем, лодыжки.

Лебаннен почувствовал, что мрачнеет, и отвернулся, чтобы Тосла этого не заметил.

– Если бы мне подарили такой сверточек, – сказал Тослы, разглядывая море, – я бы открыл.

Лебаннен, не сдержавшись, сделал короткое нетерпеливое движение. Тосла заметил это — он был наблюдателен. Он улыбнулся своей кривой улыбкой и замолчал.

На палубу вышел шкипер, и Лебаннен завязал с ним разговор.

– Похоже, впереди непогода? – спросил он. Шкипер кивнул.

– Тут к югу и к западу ходят грозы. Нынче вечером мы с ними встретимся.

После полудня постепенно началась качка, в добром солнечном свете появился медный привкус, ветер дул порывами то с одного румба, то с другого. Тенар говорила Лебаннену, что принцесса боится моря и морской болезни, и он пару раз бросил взгляд на навес у кормовой каюты, не ожидая увидеть среди сидящих уток красный цилиндр. Но внутрь вошли Тенар и Теану, а принцесса все еще была на палубе. А рядом сидела Ириан. Они о чем-то серьезно разговаривали. О чем это могли разговаривать женщина-дракон с Вэя и женщина из гарема с Гур-ат-Гура? На каком языке? Лебаннен вдруг почувствовал такую настоятельную необходимость ответить на этот вопрос, что сразу же направился на корму.

Когда он подошел, Ириан подняла глаза и улыбнулась. У нее было волевое, открытое лицо и широкая улыбка. Она ходила босиком, потому что ей так нравилось, не следила за платьем, распускала волосы, и они развевались на ветру. В общем, она казалась самой обычной, умной, простой, необученной деревенской девушкой — во всем, кроме глаз. Они были цвета дымчатого янтаря, и когда она смотрела прямо на Лебаннена, как сейчас, он не мог встретить их взгляд. Он опустил глаза.

Лебаннен уже дал всем понять, что на корабле не было места для дворцовых церемоний, никому не надо было вскакивать при его приближении, но принцесса поднялась на ноги. Ступни и впрямь были красивые, как заметил Тосла: не маленькие, но с высоким подъемом, сильные и изящные. Он стоял и разглядывал две смуглые ступни на белом дереве палубы. Он поднял взгляд. Принцесса, как и в прошлый раз, когда они встречались, развела свои вуали ровно настолько, чтобы он, и только он, мог видеть ее лицо. Суровая, почти трагическая красота лица в красной тени застигла его врасплох.

– Хорошо… хорошо ли ты себя чувствуешь, принцесса? – спросил он, запинаясь, что случалось с ним очень редко.

Она ответила:

– Мой друг Тенар сказала: дышать ветром.

– Да, – сказал он наугад.

– Может, твои волшебники могут чем-нибудь помочь ей? – спросила Ириан, убрала свои длинные руки с колен и тоже встала. Она, как и принцесса, была высокой женщиной.

Лебаннен пытался определить, какого цвета глаза у принцессы — ей можно было смотреть в глаза. Он решил, что они голубые, но, подобно голубым опалам, они таили в себе и другие цвета — а может, это солнце окрашивало их, пробиваясь сквозь покрывала.

– Помочь ей?

– Ей очень не хочется снова страдать от морской болезни. Когда они плыли из каргских краев, ей пришлось худо.

– Я не буду бояться, – сказала принцесса, глядя ему в глаза, словно бросая вызов. Почему?

– Конечно, – сказал он, – конечно. Я спрошу Оникса. Они что-нибудь обязательно придумают. – Он коротко поклонился и торопливо зашагал к волшебникам.

Оникс и Сеппель посоветовались, потом обратились к Алдеру. Заклинаниями против морской болезни занимались колдуны, починщики, знахари, а не ученые и могущественные волшебники. Алдер, конечно, сейчас не может ничего поделать, но, может быть, он знает какое-нибудь заклинание? Алдер не знал — он и не думал, что ему придется ступить на корабль, пока не начались его неприятности. Сеппель признался, что сам всегда страдал от морской болезни на небольших кораблях или при сильной качке. Наконец Оникс отправился на корму и попросил у принцессы прощения: он не владел искусством, которое могло бы помочь ей, и ничего не мог ей предложить. Кроме разве что, сказал он с извиняющимся видом, талисмана, который один из матросов, услышав об ее страданиях — матросы слышали все — передал через него.

Из-под красно-золотых покрывал появилась рука с длинными пальцами. Волшебник положил в ладонь принцессы странный черно-белый предмет: грудину птицы, оплетенную сушеными водорослями.

– Это буревестник, потому что они могут оседлать бурю, – смущенно пояснил Оникс.

Принцесса склонила невидимую голову и пробормотала слова благодарности по-каргски. Талисман исчез в складках ее покрывал. Она скрылась в каюте. Оникс, встретив совсем неподалеку короля, принес ему свои извинения. Резкие порывы ветра то с одной, то с другой стороны уже основательно раскачивали корабль, море было неспокойно. Оникс сказал:

– Я мог бы сказать слово ветрам, государь…

Лебаннен хорошо знал, что существует два мнения относительно заклинания погоды. В старину заклинатели погоды, всегда имевшие при себе торбу, повелевали ветрам гнать свои корабли вперед, подобно пастухам, приказывающим своим овчаркам загонять овец. Новомодная же — самое большее, несколько веков — точка зрения Школы на Роке, состояла в том, что поднимать волшебный ветер в случае нужды можно, но предпочтительнее позволить ветрам мира дуть, куда им хочется. Лебаннен знал, что Оникс истово поддерживал учение Рока.

– Решай сам, Оникс, – сказал он. – Если окажется, что нам предстоит действительно тяжелая ночь… Но если мы встретим лишь несколько шквалов…

Thunder rumbled grandly in the blackness before them, all across the south. Behind them the last of the daylight fell wan, tremulous across the waves.

Оникс посмотрел на вершину мачты. Горизонт на юге поглотила тьма, донесся величественный раскат грома. Последний свет дня угасал за кормой, дрожащими отблесками отражаясь от вод.

– Хорошо, – сказал он неуверенно.

Лебаннен почти не спускался в свою каюту, спал урывками, прямо на палубе. Мало кому на «Дельфине» удалось уснуть. То был не один шквал, а целая цепь яростных штормов позднего лета, зародившихся на юго-западе. Ночь была полна грозным движением моря, освещаемого вспышками молний. Под ударами грома «Дельфин», казалось, вот-вот расколется, яростные порывы урагана бросали корабль вперед, клонили его к воде, заставляли делать отчаянные прыжки по волнам. Это была долгая и шумная ночь.

Оникс один раз спросил у Лебаннена: «Сказать ли слово ветрам?» Лебаннен повернулся к шкиперу, тот пожал плечами. Работы ему и команде хватало, но и только — кораблю ничто не грозило. А женщины, согласно донесениям, сидели в своей каюте, занятые какой-то азартной игрой. До того Ириан и принцесса выходили на палубу. Но в такую погоду порой было трудно удержаться на ногах, к тому же девушки вскоре поняли, что мешают команде, и вернулись в каюту. О том, что женщины играют, рассказал помощник кока, которого послали спросить, не хотят ли они поесть. Они велели нести все, что у него было.

Лебанненом овладело то же настойчивое любопытство, что и днем. В кормовой каюте, без сомнения, были зажжены все светильники: стремительный пенистый след корабля был освещен золотом. Около полуночи он отправился на корму и постучал.

Дверь открыла Ириан. После ослепительных вспышек молний в кромешной тьме бури теплый свет в каюте показался ему странным. Качающиеся светильники отбрасывали качающиеся тени. Цвета, смешиваясь, рябили в глазах. Мягкие, разнообразные оттенки женских одежд, их кожи — смуглой, светлой, золотистой, их волос — черных, седых, каштановых, их глаз — принцесса смотрела ему в глаза, застигнутая врасплох, потом схватила какой-то платок, скрывая лицо.

– О… А мы думали, это помощник кока! – воскликнула Ириан со смехом.

Теану посмотрела на него и спросила своим застенчивым, товарищеским тоном:

– Что-нибудь случилось?

Он осознал, что стоит в дверях, глядя на них, словно какой-то бессловесный глашатай судьбы.

– Нет… Вовсе нет… Вам удобно? Я сожалею, что море так неспокойно…

– Мы не виним тебя за погоду, – сказала Тенар. – Никто не мог заснуть, так что мы с принцессой решили научить остальных одной каргской игре.

Он увидел пятиугольные костяные пластинки, разложенные на столе — скорее всего, они принадлежали Тосле.

– Играем на острова, – сообщила Ириан. – Но мы с Теану проигрываем. Карги уже выиграли Арк и Тен.

Принцесса чуть опустила платок. Она сидела, обратясь к Лебаннену, в крайнем напряжении, словно молодой фехтовальщик перед началом поединка. В каюте было тепло, и все были босиком и с обнаженными руками. Но принцесса была явно смущена, что он застал ее с непокрытым лицом. И самое ее смущение, подобно магниту, притягивало взгляд Лебаннена к ее лицу.

– Я сожалею, что море так неспокойно, – бессмысленно повторил он, как последний глупец, и закрыл дверь. Повернувшись, чтобы уйти, он услышал их смех.

Он пошел к рулевому. Глядя во тьму, пронизанную струями дождя, порывами ветра и извивами далеких молний, он снова видел кормовую каюту: черный водопад волос Теану, нежную, озорную улыбку Тенар, игральные кости на столе, округлые руки принцессы, золотистые, словно свет светильников, ее шею в тени, отбрасываемой волосами — хотя он не смотрел ни на шею, ни на руки, а только в лицо, в глаза, полные вызова, полные отчаяния. Чего она боялась? Неужели она думала, что он хочет причинить ей какой-то вред?

На юге, в вышине появилась одна звезда, другая. Он пошел в свою до отказа набитую каюту, подвесил гамак — все койки были заняты, и уснул на несколько часов. Проснулся он незадолго до рассвета. Вчерашнее беспокойство не покидало его, и он поднялся на палубу.

Рассвело, новый день обещал быть спокойным и ясным — словно и не было никакого шторма. Лебаннен стоял на носу, глядя, как первые лучи солнца освещают водный простор, и старая песня вспомнилась ему:

O my joy!
Before bright Ea was, before Segoy
Bade the islands be,
The morning wind blew on the sea.
O my joy, be free!

О моя радость! Еще до светлой Эа,
Задолго до того, как острова поднял Сегой,
Рассветный ветер над волнами веял.
О моя радость, свободна будь!

Это был обрывок баллады или колыбельной, которую он слышал в детстве. Больше ничего не припоминалось. Мелодия была нежная и чистая.

Он спел ее, и ветер унес слова с его губ.

Тенар вышла из каюты, оглядела море и подошла к нему.

– Доброе утро, дорогой мой господин, – сказала она, и он ласково ответил ей. Он смутно припоминал, что сердился на нее, но не знал, за что, и не понимал, как можно было на нее сердиться.

– Ну что — вы, карги, вчера выиграли Хавнор? – спросил он.

– Нет, Хавнор остается тебе. Мы легли спать. Все молодые еще спят. А мы… как это? Будем во взгляде от Рока сегодня?

– В виду Рока? Нет, только завтра к утру. Но завтра до полудня мы уже должны быть в гавани Твила. Если они позволят нам приблизиться к острову.

– То есть как — позволят?

– Рок сам обороняет себя от нежеланных гостей.

– О, Гед рассказывал мне об этом. Он плыл на корабле, хотел вернуться туда, а они выслали против него ветер. Он называл его ветром Рока.

– Против него?

– Это было давно. – Ее позабавило его недоверие, нежелание верить, что Геду когда-либо могло быть нанесено подобное оскорбление. – В юности, когда он ввязался в историю с тьмой. Так он сказал.

– Когда он был мужчиной, он все еще ввязывался в истории с тьмой.

– А теперь нет, – безмятежно ответила Тенар.

– Да, теперь этим должны заниматься мы. – Он помрачнел. – Хотел бы я знать, во что мы ввязались. Я уверен, что все сходится, стягивается, идет к чему-то, к какому-то великому событию или великому изменению — как предсказывал Огион, как Гед сказал Алдеру. И я уверен, что встретить ее нам надо на Роке. Но кроме этого, у меня нет… нет уверенности больше ни в чем. Я не знаю, с чем мы имеем дело. Когда Гед взял меня с собой в темный край, мы знали, кто наш враг. Когда я вел флот в Сорру, я знал, что мне необходимо уничтожить. А теперь… Драконы — враги они нам или союзники? Что пошло не так, что случилось? Что мы хотим изменить? Смогут ли Мастера Рока дать нам ответы на эти вопросы? Или они обратят против нас свой ветер?

– Зачем? Боясь чего?

– Боясь дракона. Того, которого знают. Или того, которого не знают…

Тенар тоже была серьезна, но постепенно на лице ее появилась улыбка.

– И что за компанию ты им везешь! Колдун, которого мучают дурные сны, пальнский волшебник и двое каргов. Респектабельные пассажиры — только вы с Ониксом.

Лебаннен не мог смеяться.

– Если бы только он был с нами… – тихо сказал он

Тенар положила ладонь ему на руку. Хотела что-то сказать, но передумала. Он накрыл ее ладонь своей. Они постояли рядом, глядя на танцующее море.

– Принцесса хочет тебе о чем-то рассказать, пока мы не доплыли до Рока, – сказала Тенар. – Это история с Гур-ат-Гура. Там, в пустыне, они многое помнят. Мне кажется, это история о более глубокой древности, чем любая другая из тех, что я слышала. Кроме рассказа про Женщину из Кемея. Она о драконах… Было бы хорошо, если бы ты пригласил ее, чтобы ей не пришлось просить.

He watched, far south across the sea, the course of a galley bound for Kamery or Way, the faint, tiny flash of the lifted sweeps.

Лебаннен видел, с какой осторожностью и заботой она говорит это, и на мгновение почувствовал раздражение, стыд. Он смотрел вдаль: впереди плыла галера — на Камери или на Вэй. Солнце отражалось от воды, крошечные вспышки зажигались и гасли вокруг галеры в такт мерным взмахам невидимых весел.

– Конечно. Около полудня?

– Спасибо.

ОКОЛО ПОЛУДНЯ он послал молодого матроса в кормовую каюту. Матрос передал принцессе приглашение составить компанию королю. Она вышла сразу же. Лебаннен стоял на носу, и ему было хорошо видно принцессу. Корабль был не более пятидесяти футов в длину — путь недалекий, но ей, должно быть, он показался долгим. Ибо к королю шел не безликий красный цилиндр, а высокая девушка. Она была в белых брюках, длинной красной блузе. Голову ее охватывал тонкий золотой обруч. С него спускалась невесомая красная вуаль, которая трепетала на ветру. Молодой матрос вел ее на нос, обходя всевозможные препятствия, вниз и вверх по лестницам, по людной, тесной, узкой палубе. Она шла медленно и величаво. Босиком. Все глаза на корабле были прикованы к ней.

Она подошла к королю и остановилась.

Лебаннен поклонился.

– Ты оказываешь нам честь своим присутствием, принцесса.

Она сделала глубокий реверанс, держа спину очень прямо, и сказала:

– Спасибо.

– Надеюсь, тебе не было плохо вчера ночью?

Она подняла руку и показала ему талисман, который носила на шее на шнурке: маленькая кость, оплетенная чем-то черным.

– Керез акат акатарва эреви, – сказала она. Лебаннен знал, что по-каргски «акат» означает «волшебник», или «волшебство».

Отовсюду за ними следили глаза, из люков, с мачт — взгляды, пронзительные, как иглы.

– Пойдем вперед, если не возражаешь. Возможно, скоро мы увидим остров Рок, – предложил он, хотя до завтрашнего утра увидеть Рок не было никакой возможности. Держа руку возле локтя принцессы, хоть и не прикасаясь к ней, он повел ее по крутой палубе на самый нос. Небольшой треугольник палубы между якорным воротом и бушпритом оказался полностью в их распоряжении после того, как оттуда, шаркая, ушел моряк, который чинил там трос. Разумеется, там их было видно ничуть не хуже, чем прежде, но зато они сами, по крайней мере, могли не видеть остальных — большего особам королевской крови нельзя было и желать.

Когда они добрались до своей крошечной гавани, принцесса повернулась к Лебаннену и подняла вуаль. Он собирался спросить, что он может для нее сделать, но теперь вопрос показался ему странным и неуместным. Он промолчал.

Заговорила она.

– Господин король. На Гур-ат-Гуре я фейягат. На острове Рок я должна быть королевская дочь Каргада. Тогда, чтобы быть такая, я не фейягат. Мое лицо без покрывала. Если тебе это приятно.

Он ответил, почти сразу:

– Да. Да, принцесса. Это… это очень хорошо.

– Тебе это приятно?

– Очень. Да. Благодарю тебя, принцесса.

– Баррезг, – ответила она, с королевским достоинством принимая его благодарность. Это достоинство смутило его. Когда она сняла вуаль, лицо ее пылало, теперь оно побледнело. Но она стояла прямо и неподвижно, собирая силы, чтобы произнести еще одну речь.

– Тоже, – произнесла она наконец. – Еще. Мой друг Тенар.

– Наш друг Тенар, – сказал он, улыбаясь.

– Наш друг Тенар. Она говорит, что я должна рассказать королю Лебаннену о Ведурнане.

Он повторил это слово.

– Давно давно, народ каргов, народ колдуны, народ драконы, а? Да?.. Все народ один, все говорят один… один… О, Вулуа тнекревт!

– На одном языке?

– А! Да! На одном языке! – она так отчаянно пыталась говорить по-ардически, так хотела что-то рассказать ему, что стала чуть менее скованной. Глаза ее блестели. – Но потом, народ драконы говорит: отпустить, отпустить все. Все! Летать!.. Но народ мы, мы говорим: нет, хранить. Хранить все. Поселиться!.. И вот мы расходимся, да? Народ драконы и народ мы? Так делают Ведурнан. Эти отпускать, эти держать. Так? Но чтобы все держать, мы должны отпустить тот язык. Язык народа драконы.

– Старшую речь?

– Да! Вот так народ мы, мы отпускаем этот Старшая-речь-язык, и всё храним. А народ драконы отпускает все, но хранит этот… хранит этот язык. Так? Сейнеа? Вот это Ведурнан. – Ее красивые крупные руки красноречиво жестикулировали, она смотрела на него с горячей надеждой увидеть в его лице понимание. – Мы идем на восток, на восток, на восток. Народ драконы идет на запад, на запад. Мы поселились, они летают. Некоторый дракон идет с нами на восток, но не хранит язык… забывает, и забывает летать. Как народ карги. Народ карги говорит язык карги, не язык драконы. Все хранят Ведурнан, восток, запад. Сейнеа? Но в…

Она забыла слово, свела вместе руки, показывавшие «восток» и «запад» и Лебаннен сказал:

– В середине?

– Ха, да! В середине! – Она обрадовалась, что слово нашлось, засмеялась. – В середине – вы! Народ колдуны! А? Вы, народ середины, говорите по ардический язык, но тоже… еще, продолжаете говорить Старшая-Речь-язык. Вы учите его. Как я учу ардический язык, да? Учите говорить. Тогда, тогда… это плохо. Это зло. Тогда вы говорите по этот колдуны язык, по этот Старшая-Речь-язык, вы говорите: Мы не будем умирать. И это так. И Ведурнан нарушают.

Ее глаза горели голубым пламенем.

Подождав, она спросила:

– Сейнеа?

– Я не уверен, что понял.

– Вы храните жизнь. Вы храните. Слишком долго. Никогда вы не отпускаете. Но умереть… – Она раскрыла руки в широком жесте, словно распахивая объятья, словно бросая что-то в воздух над водою.

Он с сожалением покачал головой.

– Ах, – вздохнула она. Немного подумала, но слов больше не было. Она изящным и красноречивым жестом опустила руки ладонями вниз, с достоинством признавая поражение. – Я должна учить больше слова, – сказала она.

– Принцесса, Мастер Путеводитель Рока, Мастер из Рощи… – он остановился, не встречая понимания, и начал снова. – На острове Рок есть один человек, он великий маг, и он карг. Ты сможешь рассказать ему то, что рассказала мне. На своем языке.

Она внимательно выслушала его, потом кивнула:

– Это друг Ириан. Я хочу в свое сердце говорить с ним, – при этих словах ее лицо осветилось.

Это тронуло Лебаннена. Он сказал:

– Я сожалею, что тебе здесь было одиноко, принцесса.

Она смотрела на него, внимательно и радостно, но не отвечала.

– Я надеюсь, со временем… когда ты лучше узнаешь язык…

– Я учусь быстро, – сказала она. Он не понял, утверждение это или предсказание.

Они смотрели друг другу в глаза.

Она выпрямилась и заговорила торжественно, как в начале:

– Я благодарю тебя за слушал, господин король, – она коротко поклонилась, прижала ладони к глазам в жесте почтения и снова сделала глубокий реверанс, произнеся какую-то формулу по-каргски.

– Прошу тебя, – сказал он, – объясни мне, что ты сейчас сказала?

Она поколебалась, подумала, и ответила:

She smiled radiantly, let the veil fall over her face, backed away four steps, turned and departed, lithe and sure-footed down the length of the ship. Lebannen stood as if last night's lightning had struck him at last.

– Твои… твои… а, маленькие короли?.. сыновья! Сыновья, твои сыновья — пусть будут драконы и короли драконов. Так? – Она лучезарно улыбнулась, опустила вуаль, сделала четыре шага назад, повернулась и ушла, ступая уверенно и грациозно. Лебаннен стоял неподвижно, словно молнии прошлой ночи наконец настигли его.

 

ГЛАВА V

Воссоединение

П

ОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ плавания была тихой, теплой, беззвездной. «Дельфин» легко скользил к югу по длинным валам неспешных волн. Спалось легко, и люди спали. Спали и видели сны.

Алдеру снилось, что в темноте к нему явился какой-то маленький зверек и коснулся его руки. Разглядеть его никак не получалось. Алдер протянул к нему руку, и зверек исчез, пропал, сгинул. Вскоре маленькая бархатистая мордочка снова коснулась руки. Алдер наполовину проснулся, сон ускользал от него, но пронзительная боль утраты никуда не хотела уходить.

Койкой ниже Сеппелю снилось, что он сидит у себя дома, в Ферао на Пальне, за старой книгой заклинаний Темных времен, довольный собою и своим миром. И тут кто-то нарушил уединение волшебника, кто-то хотел видеть его. «Это займет не больше минуты», — сказал он сам себе и отправился поговорить с гостем. То была женщина, в ее темных волосах был медный отсвет, а прекрасное лицо было полно муки. «Ты должен отправить его ко мне», — сказала она. «Ведь ты пошлешь его ко мне?» Он подумал: «Я не знаю, о ком она, но надо притвориться, что знаю», и сказал: «Ты ведь понимаешь, это будет нелегко». Тут женщина подняла руку, и он увидел, что в руке у нее камень, тяжелый камень. Сеппелю показалось, что она хочет ударить его или бросить в него камнем. Волшебник в испуге отскочил и проснулся. Он лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию спящих и шепоту волн у борта корабля.

В койке на другой половине тесной каюты лежал на спине Оникс. Он глядел во тьму. Ему казалось, что глаза его открыты, что он бодрствует, но к рукам, ногам и голове его привязано множество тонких нитей. Он знал, что нити убегают во тьму и тянутся, тянутся над землею и морем, над изгибами суши. Знал, что они тянут его вместе с кораблем со всеми его пассажирами — мягко, нежно притягивают его туда, где высыхает море, где корабль беззвучно сядет на невидимые пески. Но он не мог говорить, и не мог ничего сделать, ибо нити стягивали его челюсти и веки.

Лебаннен спустился в каюту, чтобы немного поспать перед прибытием на Рок. Он заснул быстро и спал крепко. Мимолетные сны сменяли друг друга: он видел высокий зеленый холм, с которого было видно море, видел женщину, которая, улыбаясь, подняла руку и сказала ему, что может приказать солнцу взойти. Видел просителя, явившегося в королевский суд в Хавноре, и услышал от него, к своему ужасу и стыду, что половина людей в его королевстве томится голодом в темницах под домами. Видел дитя, звавшее его, слышал крик: «Спаси меня!», но не смог его найти. Во сне Лебаннен стиснул правой рукой мешочек с камнем на груди и не отпускал его.

Наверху, в кормовой каюте, женщинам тоже снились сны. Сесерах шагала по тропе. Вокруг были горы, милые сердцу горы ее родного края. Но тропа, по которой она шла была запретной тропой, тропой драконов. Людям запрещено ходить по ней, запрещено даже пересекать ее. Босые ноги Сесерах ступали по мягкой, теплой пыли. Хоть она и знала, что ей запрещено ходить по тропе, она продолжала идти по ней, и, наконец, подняв голову, увидела, что вокруг нее — не знакомые ей с детства горы, а черные, отвесные, иззубренные громады, на которые ей было никогда не подняться. И все же она должна была взобраться по ним наверх.

Ириан неслась по небу, полная восторга, подгоняемая бурей, но вдруг ураган захлестнул петли из молний вокруг ее крыльев и потащил вниз, к облакам. Петли тянули, тянули ее вниз, и наконец она увидела что облака эти — вовсе не облака, а черные скалы, цепь черных гор. Петли из молний притянули ее крылья к бокам, и она рухнула вниз.

Теану ползла на четвереньках по какому-то ходу глубоко под землей. Воздуха не хватало, а ход становился все уже и уже. Она не могла повернуть назад. Но иногда во тьме появлялись светящиеся корни деревьев, проросшие сквозь землю внутрь хода, и иногда ей удавалось ухватиться за них и продвинуться вперед, во тьму.

Тенар взбиралась по ступеням Трона Безымянных в храме Гробниц Атуана. Она была совсем маленькая, а ступени были очень высокие и давались ей с огромным трудом. Но добравшись до четвертой ступени, она не остановилась и не повернулась, как учила ее жрица. Она начала взбираться дальше. Вскарабкалась на следующую ступень, потом еще на одну, и еще на одну — во тьму, которая стала такой густой, что ступени исчезли, и Тенар приходилось двигаться на ощупь там, где никогда не ступала ничья нога. Она торопилась, потому что за незанятым троном Гед оставил или потерял что-то — что-то очень важное для несчетного множества людей, и она должна была найти это. Только она не знала, что это такое. «Камень, камень», – сказала она себе. Но за троном, когда она наконец добралась туда, не было ничего, кроме пыли — совиный помет да пыль.

В алькове дома Старого Мага на Скале, на Гонте, Геду снилось, что он — Верховный Маг. Он разговаривал со своим другом Торионом. Они шагали по рунному коридору к залу собраний Мастеров Школы. «Я совершенно потерял силу, — серьезно объяснял он Ториону, — на долгие годы». Взыватель улыбнулся и сказал: «Это был всего лишь сон, всего лишь сон». А Геду не давали покоя длинные черные крылья, которые тянулись за ним по коридору. Он повел плечами, пытаясь расправить крылья, но те волочились по полу, как пустые мешки. «А у тебя есть крылья?» – спросил он Ториона, и тот самодовольно ответил: «О, разумеется», и показал ему свои крылья, привязанные к спине и ногам множеством тонких нитей. «У меня отличное ярмо», — сказал он.

На поляне у восточного края Имманентной Рощи на острове Рок спал среди деревьев Азвер Путеводитель. Летом он часто спал на полянах, где сквозь листву были видны звезды. Там сон его был легким, прозрачным, и можно было переходить от яви ко сну и обратно, следуя за движением звезд и листьев, когда они менялись местами в своем танце. Но нынче ночью звезд не было, а листья были недвижны. Посмотрев в темное небо, он увидел то, что было над облаками. В высоком черном небе висели звезды, маленькие, яркие, неподвижные. Они не двигались. Он знал, что восхода не будет. Путеводитель вскочил и проснулся. Он сидел, глядя между деревьев, окутанных неизменным облаком бледного, мягкого света. Медленно и тяжело билось его сердце.

В Большом доме юноши ворочались и кричали во сне. Им снилось, что они должны сражаться на пыльной равнине против вражеского воинства. Но воинство это состояло из стариков и старух, из слабых и больных, из плачущих детей.

Мастерам Рока снилось, что к ним плывет по морю корабль. Он сидит глубоко, на нем тяжелый груз. Одному снилось, что груз корабля — черные камни. Другому — что корабль везет пламя. Третьему — что корабль нагружен снами.

Семь Мастеров, живших в Большом доме, один за другим проснулись в своих каменных кельях. Они зажгли по небольшому волшебному огоньку и поднялись. Привратник был уже на ногах и поджидал их у двери. «Король явится, — сказал он с улыбкой, — на рассвете».

– Холм острова Рок, – произнес Тосла, глядя на неясную в предрассветных сумерках, но неподвижную волну далеко впереди, над морскими волнами. Лебаннен промолчал. Облака рассеялись, и высокий купол неба выгибался, незамутненный и бесцветный, над водным простором. Подошел шкипер.

– Прекрасный рассвет, – сказал он полушепотом, словно не желая нарушать тишину.

Небо на востоке медленно разгоралось. Лебаннен глянул на корму. Две женщины стояли у борта недалеко от двери своей каюты — высокие женщины, босоногие. Они смотрели на восток.

Вершина круглого зеленого холма первой осветилась солнцем.

День был в разгаре, когда они прошли между мысами в залив Твила. Все вышли поглядеть, и все равно на палубе было тихо — разговаривали мало и негромко.

Ветер стих, как только они вошли в гавань. Вода была столь неподвижна, что в ней, как в зеркале, отражался маленький город над гаванью и возвышавшиеся над ним стены Большого дома. Корабль двигался все медленнее и медленнее.

Лебаннен посмотрел на шкипера и на Оникса. Шкипер кивнул. Волшебник медленно поднял руки перед собой и произнес одно слово. Корабль заскользил вперед и остановился, только достигнув самого длинного причала. Шкипер подал команду, большой парус свернули, люди на палубе стали бросать людям на причале концы, что-то кричать, и тишина была нарушена.

На причале их встречали: собирались горожане, была там и стайка юношей из Школы, а с ними — крупный, широкогрудый и темнокожий мужчина, державший в руках посох высотой в человеческий рост.

– Добро пожаловать на Рок, король Западных земель, — произнес он, выходя вперед, как только спустили сходни. – И добро пожаловать всем твоим спутникам.

Ученики Школы, пришедшие вместе с ним, и все горожане разразились приветственными криками, и Лебаннен радостно отвечал им, спускаясь по сходням. Он приветствовал Мастера Взывателя, и они о чем-то поговорили.

Те, кто внимательно следил за ними, могли бы заметить, что вопреки собственным словам гостеприимства, Взыватель то и дело бросал хмурые взгляды на корабль и на женщин, стоявших у борта. Заметно было и то, что ответы мага не удовлетворили короля.

Когда Лебаннен закончил разговор и поднялся обратно на корабль, Ириан вышла ему навстречу.

– Господин король, – сказала она, – ты можешь сказать мастерам, что я не желаю входить в их дом — на этот раз. Я бы не вошла, даже если бы они просили меня об этом.

Лицо Лебаннена было необычайно сурово.

– Это Мастер Путеводитель просит тебя остановиться у него в Роще, – сказал он.

Ириан счастливо засмеялась.

– Я знала, что он так и сделает, – воскликнула она. – И Теану пойдет со мной.

– И моя мать тоже, – прошептала Теану.

Он посмотрел на Тенар, та кивнула.

– Да будет так, – произнес он. – Остальные же разместятся в Большом доме, если ни у кого нет иных предпочтений.

– С твоего дозволения, господин мой, – обратился к нему Сеппель, – и я буду просить гостеприимства Мастера Путеводителя.

– Сеппель, тебе вовсе не надо этого делать, – резко сказал Оникс. – Пойдем со мной, остановишься у меня.

Пальнский волшебник успокаивающе взмахнул рукой.

– Я вовсе не желаю обидеть твоих друзей, друг мой, – сказал он, – просто я всю жизнь мечтал побродить по Имманентной Роще. И мне там будет покойнее.

– Быть может, двери Большого дома окажутся заперты для меня, как и раньше, – нерешительно произнес Алдер, и изжелта-бледное лицо Оникса покрылось краской стыда.

Принцесса внимательно следила за разговором, поворачивалая скрытую вуалями голову от одного говорившего к другому, пытаясь понять их слова. Теперь она заговорила:

– Пожалуйста, господин король, я хочу быть с мой друг Тенар? Мой друг Теану? И говорить с этот карг?

Лебаннен оглядел их всех, оглянулся на внушительную фигуру Мастера Взывателя, стоявшего у сходней, и рассмеялся. Повернувшись на месте, он сказал своим ясным, любезным голосом:

– Мои спутники засиделись в каютах, Взыватель, и, похоже, соскучились по траве под ногами и листве над головой. Если все мы попросим Путеводителя принять нас, а он согласится, простишь ли нам ты это мнимое пренебрежение гостеприимством Большого Дома?

После некоторой задержки Взыватель отвесил деревянный поклон.

Из толпы вышел коренастый мужчина и встал рядом со Взывателем. Он поднял посох из серебристого дерева.

– Государь, – сказал он. – Однажды, давным-давно, я водил тебя по Большому Дому и немилосердно врал про все, что мы видели.

– Гэмбл! – воскликнул Лебаннен. Они встретились на сходнях, обнялись, и спустились вниз, оживленно разговаривая. Первым за ними последовал Оникс. Спустившись, он серьезно и торжественно приветствовал Взывателя.

– Ты теперь Ветродуй? – спросил он у Гэмбла, и когда тот, смеясь, ответил утвердительно, обнял и его со словами: – Добрый выбран Мастер!

Он отвел Гэмбла в сторону и о чем-то заговорил с ним, сосредоточенно хмурясь.

Лебаннен обернулся, подавая остальным знак сходить. Пока они спускались по сходням, он представлял их двум Мастерам Рока: Факелу Путеводителю и Гэмблу Ветродую.

На большинстве островов Архипелага люди не касались в знак приветствия ладонями, как было в обычае на Энладе, а склоняли голову или поднимали две руки к сердцу, раскрыв ладони, как будто предлагая дар. Когда встретились Ириан и Взыватель, ни он, ни она не кланялись и не делали никаких других жестов. Они стояли прямо, опустив руки по бокам.

Принцесса, как обычно, сделала глубокий реверанс, держа спину очень прямо. Тенар подняла руки в обычном жесте, и Взыватель ответил ей тем же.

– Женщина с Гонта, дочь Верховного мага, Теану, – объявил Лебаннен. Теану склонила голову и раскрыла ладони в обычном приветствии, но Мастер Взыватель застыл, глядя на нее, потом вдруг судорожно вдохнул и отскочил, словно его ударили.

– Госпожа Теану, – сказал Гэмбл, быстро вставая между ними, – добро пожаловать на Рок. Мы рады тебе, дочь столь славных родителей. Надеюсь, путешествие было приятным.

Теану в замешательстве посмотрела на него и скорее отвернула голову, чем поклонилась. Все же она прошептала что-то в ответ.

Лицо Лебаннена казалось невозмутимой бронзовой маской. Он сказал:

– Да, Гэмбл, путешествие было хорошее, но исход его еще не ясен. Что ж, пойдемте, нам надо пройти через город. Тенар. Теану. Принцесса. Орм Ириан.

Называя имена, он поворачивался к каждой из них. Особенно отчетливо король произнес последнее имя.

Они с Тенар зашагали вперед, остальные последовали за ними. Сесерах, спускаясь по сходням, решительно откинула с лица красные покрывала. Гэмбл шел с Ониксом, Алдер с Сеппелем. Тосла остался на корабле. Последним покинул причал Факел Взыватель. Он шагал грузно и шел в одиночестве.

Тенар не раз просила Геда рассказывать о Роще, ей нравилось, как он описывал это место. – Когда видишь ее в первый раз, она кажется самой обычной рощей. Она небольшая. Поля подходят прямо к ней с севера и востока, а с юга и обычно с запада — холмы… Вроде бы ничего примечательного. Но она притягивает взор. А иногда с вершины Холма Рока, видно, что это целый лес, и как ни стараешься разглядеть, конца ему не видно. Он идет и идет на запад… И когда ходишь по ней, она снова кажется обычной, хотя деревья почти все одной породы, которая не растет больше нигде. Высокие, с бурыми стволами, похожи на дуб или каштан.

– Как они называются?

Гед рассмеялся.

– Арада, на Старшей Речи. Деревья… Деревья Рощи, по-ардически… Листья их не опадают все сразу, осенью, а понемногу круглый год, и листва всегда зеленая, с золотым отсветом. Даже в пасмурный день в них словно остается немного солнечного света. А ночью под ними никогда не становится совсем темно. Листва словно бы светится — светом, похожим на свет луны или звезд. Есть там и ивы, и дубы, и ели, и другие деревья, но чем дальше идешь, тем меньше их становится. В глубине же растут только деревья Рощи. И корни этих деревьев глубже, чем корни островов. Одни деревья огромны, другие стройны, но упавших почти нет, да и совсем молодых тоже немного. Они живут долго, очень долго. – Голос Геда стал тихим, мечтательным. – Можно идти и идти под тенью этих деревьев, в их свете, и им никогда не будет конца.

– Разве Рок – такой уж большой остров?

Гед посмотрел на нее и безмятежно улыбнулся.

– Здешние леса, леса на горе Гонт — это тот же самый лес, – сказал он. – Как и все леса мира.

А теперь она воочию увидела Рощу. Они следовали за Лебанненом по лукавым улицам Твила, и вокруг них собиралась толпа горожан, взрослых и детей, вышедших поглядеть и поприветствовать своего короля. Эти веселые спутники один за другим покинули путешественников, когда те вышли из города и зашагали по дороге, которая постепенно стала тропинкой. Тропа огибала холм. Круглый холм, Холм Рока.

Гед рассказывал ей и о Холме. Там, говорил он, всякая магия обретает полную силу, там всякая вещь обретает свою истинную сущность.

– Там, – сказал он, – встречаются наше волшебство и Древние Силы Земли, и становятся единым целым.

Ветер гонял волны по высокой, наполовину высохшей траве на холме. По скошенному полю галопом несся осленок, взбрыкивая непослушными ногами и отчаянно взмахивая хвостом. Вдоль ограды, спускавшейся к небольшому ручью, длинной вереницей шествовали коровы. А впереди виднелись деревья, темные деревья тенистой рощи.

Они прошли за Лебанненом через калитку в ограде, по мостику через ручей, и вышли на залитую солнцем поляну на краю леса. На поляне, у ручья стоял небольшой, ветхий домик. Ириан оторвалась от них и побежала по траве к дому. Она погладила и похлопала косяк двери, как похлопывают в знак приветствия любимую лошадь или собаку после долгого отсутствия.

– Милый дом! – воскликнула она. И повернувшись к другим, сказала с улыбкой: – Я жила здесь, когда была Ящеркой.

Она огляделась, ища что-то под сводами деревьев, и снова побежала.

– Азвер! – закричала она.

Из тени деревьев на поляну вышел мужчина. Волосы его сияли на солнце, как серебро. Он стоял неподвижно, пока Ириан бежала к нему навстречу. Он протянул к ней руки, и она поймала их в свои.

– Я не обожгу тебя, больше не обожгу, – повторяла она, сразу и смеясь и плача, хоть и без слез. – Я погасила свой огонь!

Они приблизились друг к другу и встали лицом к лицу.

– Дочь Калессина, добро пожаловать домой, – сказал он.

– Со мной моя сестра, Азвер, – сказала она.

Он повернулся к ним — белокожее, суровое каргское лицо, подумала Тенар — и посмотрел прямо на Теану. Он пошел к ней навстречу и преклонил оба колена.

– Ама гонтун! – сказал он. – Дочь Калессина.

Теану стояла недвижно, потом медленно протянула к нему руку – правую руку, обожженную руку, клешню. Он взял ее, склонил голову, и поцеловал.

– Честь пророчествовать о твоем появлении, Женщина с Гонта, – сказал он с какой-то ликующей нежностью. Потом поднялся, и обратившись наконец к Лебаннену, поклонился.

– Добро пожаловать, мой государь.

– Я так рад снова видеть тебя, Путеводитель! – сказал король. – Правда, мы нарушим твое уединение – я привел с собой много народа.

– Я и так не одинок, – ответил Путеводитель, – впрочем, несколько живых душ могут уравнять счет.

Его светло-серые глаза пробежали по спутникам. Он вдруг улыбнулся – с большой теплотой, показавшейся неожиданной на суровом лице.

– Да ведь здесь женщины моего народа, – воскликнул он по-каргски, подходя к Тенар и Сесерах, которые стояли рядом.

– Я Тенар с Атуана… с Гонта, – сказала Тенар, – со мной принцесса, дочь Верховного Короля Земель Каргада.

Он сделал поклон, которого требовал этикет. Ответный поклон Сесерах был, как обычно, коротким и исполненным достоинства, но каргская речь полилась из нее бурным потоком:

– О, Господин Жрец, я так рада, что ты здесь! Если бы не моя подруга Тенар, я бы сошла с ума, мне уж казалось, что никто в целом мире не говорит так, как подобает людям, кроме безмозглых женщин, которых прислали со мной из Авабатха, но я учусь говорить на колдовском языке, и я учусь храбрости, Тенар – мой друг и учитель, но прошлой ночью я нарушила табу! Я нарушила табу! О, Господин Жрец, умоляю, скажи, что я должна сделать, чтобы искупить свою вину! Я ходила по Тропе Драконов!

– Но ведь ты была на корабле, принцесса, – сказала Тенар (Во сне! – нетерпеливо воскликнула Сесерах), – а Господин Путеводитель не жрец, а… колдун…

– Принцесса, – сказал Азвер Путеводитель, – мне кажется, все мы сейчас ступаем по Тропе Драконов. А все табу могут быть изменены или отменены. Не только во сне. Мы поговорим об этом позже. Под деревьями. Не бойся. Однако позволь мне приветствовать моих друзей.

Сесерах с королевским достоинством кивнула, и он повернулся к Алдеру и Ониксу и поприветствовал их. Принцесса следила за ним.

– Он воин, – сказала она Тенар по-каргски. С удовлетворением. – Он не жрец. У жрецов нет друзей.

Они медленно двинулись в сторону леса и вошли в тень деревьев.

Tenar looked up into the arcades and ogives of branches, the layers and galleries of leaves. She saw oaks and a big hemmen tree, but most were the trees of the Grove. Their oval leaves moved easily in the air, like the leaves of aspen and poplar; some had yellowed, and there was a dapple of gold and brown on the ground at their roots, but the foliage in the morning light was the green of summer, full of shadows and deep light.

Тенар подняла голову и поглядела наверх, где над их головами сходились стрельчатые арки ветвей и протягивались лиственные галереи. Она заметила несколько дубов и большой хеммен, но все же больше всего было деревьев Рощи. Их округлые листья легко шевелились от малейшего дуновения, подобно листьям осины или тополя. На некоторых деревьях листья пожелтели, и на земле у их корней светлели золотые и бурые пятна, и все же по большей части листва в утреннем свете была по-летнему зеленая, полная теней и потаенного света.

Путеводитель вел их по тропе между деревьев. Тенар снова вспомнила Геда, услышала, как он рассказывает ей об этом месте, и ей показалось, что он где-то близко. Она не чувствовала его так близко с тех пор, как в начале лета они с Теану попрощались с ним на пороге дома и зашагали вниз по дороге в Порт Гонта, где ждал королевский корабль, который должен был доставить их в Хавнор. Она знала, что давным- давно Гед жил здесь вместе с Путеводителем, что он ходил по этому лесу вместе с Азвером. Она знала, что для него Роща была центром мира, священным местом, сердцем покоя. Ей почудилось, что стоит поднять голову — и она увидит его на другом конце одной из этих длинных, залитых солнцем полян. И от этого на душе у нее стало легче.

Сон, приснившийся ей этой ночью, принес непокой, а неожиданный рассказ Сесерах о нарушенном табу и вовсе потряс ее. Ведь и она в своем сне нарушила табу, согрешила. Она вскарабкалась на три последних ступени Незанятого Трона, на запретные ступени. Святое Место Гробниц Атуана было отделено от нее долгими годами и многими милями, но там были Древние Силы Земли, были они и здесь. Они были недвижны и неизменны. Они были землетрясением, и они были землей. Их правосудие не было человеческим правосудием. Когда Тенар шла мимо круглого холма, Холма Рока, она почувствовала что идет рядом с местом, где встречаются все силы.

Она ослушалась их, давным-давно, освободилась от власти Гробниц, похитила сокровище, сбежала сюда, на Запад. Но они были здесь. Под ногами. В корнях деревьев и корнях того холма.

И вот, здесь, в сердце мира, где встречаются силы земли, встретились и силы людские: король, принцесса и владыки волшебства. И драконы.

А с ними воровка-жрица, превратившаяся в крестьянку, и деревенский колдун с разбитым сердцем…

Она поглядела на Алдера. Он шел рядом с Теану. Они негромко разговаривали. Теану говорила с ним охотнее, чем с остальными, даже с Ириан, и во время этих разговоров на лице ее отражалось спокойствие. Тенар приободрилась, глядя на них. Она шла и шла в тени огромных деревьев, позволив зеленому свету и шелесту листвы баюкать себя. И когда Путеводитель остановился, Тенар пожалела, что они прошли так мало. Ей казалось, что в Роще можно идти сколько угодно.

Они вышли на поляну, заросшую травой. В середине, где ветви деревьев не дотягивались друг до друга, было открытое небо. Вдоль одного края поляны бежал ручей, впадающий в речку Твил. К воде склонялись ивы и ольха. Недалеко от ручья стоял небольшой дом из камня и дерна, у одной из стен был устроен высокий навес из ивовых прутьев и тростника.

– Мой зимний дворец, мой летний дворец, – сказал Азвер.

Оникс и Лебаннен удивленно разглядывали скромные постройки, а Ириан сказала:

– А я и не знала, что у тебя был дом!

– У меня и не было, – отвечал Путеводитель, – да кости стареют.

С корабля доставили постели. Женщин устроили в доме, мужчин – под навесом. Мальчики сновали между опушками леса и Большим Домом, доставляя обильную провизию из его кухонь. А ближе к вечеру по приглашению Путеводителя в Рощу явились Мастера острова Рок для встречи с королем и его спутниками.

– Это здесь они собираются, когда выбирают Верховного Мага? – спросила Тенар у Оникса, вспоминая рассказы Геда о тайной поляне.

Оникс покачал головой.

– Вряд ли, – сказал он. – Король узнал бы это место, ибо он был с ними, когда они собирались там в последний раз. А может быть, только Путеводитель смог бы его узнать. Ведь в этом лесу все меняется — знаешь, как говорят: «Не всегда то, что тут — здесь». Да и тропы здесь никогда не бывают в точности такими же, как раньше.

– Это должно пугать, – сказала она, – но у меня не получается бояться.

Оникс улыбнулся.

– Так и есть.

Она следила, как на поляну вслед за огромным, похожим на медведя, Взывателем и молодым Гэмблом, Мастером Ветродуем, выходят другие Мастера. Оникс называл ей их: Мастер Перемен, Мастер Песнопений, Мастер Травник, Мастер Ловкая Рука — все седые, а старый Мастер Перемен тяжело опирался на свой волшебный посох. Привратник, с гладким лицом и миндалевидными глазами не казался ни молодым, ни старым. Пришедшему последним Именователю на вид было лет сорок. Он был спокоен и замкнут, королю представился, назвавшись Курремкармерруком.

Ириан в негодовании выпалила:

– Ты — не Курремкармеррук!

Он посмотрел на нее и ответил ровным голосом:

– Это имя Именователя.

– Тогда мой Курремкармеррук умер?

Он кивнул.

– О, – горестно воскликнула она, – это тяжелая весть! Он был мне другом, когда у меня здесь было мало друзей!

Она отвернулась и не желала больше смотреть на Именователя, в гневе и бесслёзном горе. Она тепло приветствовала Мастера Травника и Мастера Привратника, но с другими не заговаривала.

Тенар заметила, что они с беспокойством следили за нею из-под седых бровей. С нее они переводили взгляд на Теану, отводили взгляд, но потом снова посматривали, искоса. Тенар задумалась о том, что же они видели, глядя на Теану и Ириан. Ибо эти мужчины смотрели глазами волшебников.

И потому она постаралась заставить себя простить Взывателю его грубое, неприкрытое отвращение на пристани. Быть может, это было не отвращение. Быть может, это был трепет.

Представления закончились, все расселись по кругу, для пожилых имелись подушки и чурки, ковер был из травы, потолок — из неба и листвы. Заговорил Путеводитель. В его речи все еще чувствовался небольшой каргский акцент.

– Собратья Мастера, выслушаем короля, если ему угодно сказать.

Лебаннен поднялся. Тенар следила за его речью с неудержимой гордостью. Он был так красив, так мудр и так молод! Вначале она не следила за словами, только за смыслом и чувством речи.

Он рассказал Мастерам, коротко и ясно, обо всем том, что привело его на Рок, о драконах и о снах, и заключил свою речь так:

– Нам показалось, что ночь за ночью все это сходится, вернее и вернее, к какому-то событию, к какому- то итогу. Нам показалось что здесь, на этом острове, с помощью ваших знаний и вашей силы, мы сможем увидеть его и подготовиться к нему. Сможем не дать застать врасплох наш разум и не дать подавить наше понимание. Мудрейшие из наших магов предсказали: грядут огромные перемены. Мы должны объединиться, чтобы понять, что это за перемены, каковы их причины и их направление. Понять, как мы можем надеяться повернуть их от противостояния и гибели к согласию и миру, под знаком которых я правлю.

Факел Взыватель поднялся со своего места с ответным словом. После некоторых любезностей и особых приветствий для Принцессы Каргада, он сказал:

– Все Мастера Рока согласны, что сны людей — и нечто большее, чем сны — предупреждают нас о зловещих переменах. Мы подтверждаем, что на сокровеннейших границах между жизнью и смертью неспокойно, что есть нарушение этих границ, и есть угрозы худшего. Но в том, что кто-либо, кроме мастеров искусства магии, может понять этот разлад или управлять им, мы сомневаемся. Особо же сильно мы сомневаемся в том, что можно верить драконам, чья жизнь и смерть совершенно отличны от наших. Мы сомневаемся, что драконы могут оставить свой дикий гнев и ревность и послужить человеческой пользе.

– Взыватель, – сказал Лебаннен, прежде чем Ириан успела что-нибудь сказать, – Орм Эмбар погиб за меня на Селидоре. Калессин принес меня к моему трону. Здесь, в этом кругу, встретились три народа: народ каргов, ардический народ и Народ Запада.

– Все они были некогда одним народом, – сказал Именователь своим ровным, бесстрастным голосом.

– Ныне они раздельны, – сказал Взыватель, тяжело роняя слова. – Не отбрасывай мои речи, потому что я говорю неприятную правду, господин мой король! Я уважаю перемирие, которое ты заключил с драконами. Когда минует опасность, в которой мы ныне находимся, Рок поможет Хавнору заключить с ними долгий мир. Но в наступающем сейчас переломе драконы не при чем. Не при чем и восточные народы, которые предали свои бессмертные души, забыв Речь Созидания.

– Эс эйемра, – сказал тихий, шелестящий голос — это Теану поднялась на ноги.

Взыватель изумленно смотрел на нее.

– Наш язык, – повторила она по-ардически, глядя ему в глаза.

Ириан рассмеялась.

– Эс эйемра, – сказала она.

– Вы не бессмертны, – сказала Тенар Взывателю. Она не собиралась говорить. Она не вставала на ноги. Слова вылетали из нее, как искры из кремня. – Мы — бессмертны! Мы умираем, чтобы вновь присоединиться к неумирающему миру. Это вы предали бессмертие.

Воцарилось молчание.

Вдруг Путеводитель сделал жест рукой, небольшое движение. Лицо его было сосредоточено, спокойно. Он сидел, сложив ноги, и разглядывал узор из несколько веток и листьев, которые он сложил на траве перед собой. Он поднял глаза, оглядел их.

– Мне кажется, скоро нам придется туда отправиться, – сказал он.

После недолгого молчания Лебаннен спросил:

– Куда отправиться, господин мой?

– Во тьму, – ответил Путеводитель.

Алдер слушал и слушал их речи. Постепенно голоса стали стихать, теплый свет позднего дня позднего лета угас, и воцарилась тьма. Не осталось ничего, кроме деревьев. Он ощущал их присутствие: слепые великаны между слепой землей и небом, старейшие из живущих детей земли. «О Сегой», сказал он про себя, «сотворенный и сотворивший, позволь мне прийти к тебе». Темнота тянулась и тянулась дальше, дальше деревьев, дальше всего.

Среди этой пустоты он увидел холм — высокий холм, оставшийся по правую руку, когда они вышли из города. Он видел пыль на дороге. Камни на дороге, которая шла у его подножия. Он свернул с нее, отделившись от остальных, и пошел вверх по склону.

Трава была высокая. Огнецветы кивали среди нее пустыми коробочками без семян. Он выбрался на узкую тропку и пошел по ней к вершине. «Я стал самим собой», сказало его сердце. «Сегой, мир прекрасен. Позволь мне пройти сквозь него к тебе.»

«Я снова могу делать то, в чем мое предназначение», думал он, шагая вверх по склону. «Я могу починить, то, что разбито. Я могу воссоединить».

Он поднялся на вершину. Стоя на холме, залитом солнцем и обдуваемом ветром, среди кивающих трав, справа он видел поля, крыши маленького городка и большой дом, блестящую гладь залива и море. Оглянувшись, он увидел бы позади себя, на западе, деревья бесконечного леса, уходящие в голубую даль. Прямо перед ним темный серый склон сбегал к стене, сложенной из камней, во тьму за стеной, к толпившимся у стены зовущим теням. Я приду, сказал он им. Я приду!

Плечами и ладонями он почувствовал тепло. Ветерок шевелил листву у него над головой. Говорили голоса. Они не звали, не выкрикивали его имени. Глаза Путеводителя следили за ним с той стороны травяного круга. Взыватель тоже следил за ним. Он в растерянности опустил взгляд. Он попытался прислушаться. Собраться с мыслями и прислушаться.

Говорил король, призвав все свое умение и силы, чтобы удержать этих яростных, своенравных мужчин и женщин, не дать им уклониться от цели.

– Мастера Рока, с вашего дозволения, я попытаюсь рассказать вам о том, что я узнал от Принцессы Каргада, пока мы плыли сюда. Принцесса, могу ли я говорить за тебя?

Она глядела на него, лицо ее было открыто. Серьезно кивнула в знак согласия.

– Ее история такова. Давным-давно, люди и племена драконов были одним народом и говорили на одном языке. Но они желали разного, и потому согласились разделиться… Разойтись. Это соглашение называется Ведурнан.

Оникс резко поднял голову, темные глаза Сеппеля расширились, и он прошептал:

– Веру надан.

– Люди отправились на восток, драконы на запад. Люди отдали свое знание Речи Созидания, и в обмен получили всякую искусность рук и власть обладать всякими творениями рук. Драконы отдали все это. Но они оставили себе Старшую Речь.

– И крылья, – сказала Ириан.

– И крылья, – повторил Лебаннен. Он поймал взгляд Азвера. – Путеводитель, может быть, ты можешь продолжить эту историю лучше, чем я?

– Деревенские жители на Гонте и Гур-ат-Гуре помнят то, что забыли мудрецы Рока и жрецы Карего, – сказал Азвер. – Да, мне кажется, в детстве мне рассказывали эту историю, или похожую. Но драконов в ней забыли. В ней рассказывалось о том, как Темный народ Архипелага преступил клятву. Мы обещали отказаться от волшебства и языка волшебства, говорить только на общей речи. Мы не должны были называть никаких имен. Мы не должны были произносить никаких заклинаний. Мы должны были довериться Сегою, силам Земли, нашей матери, матери Богов-Воинов. Но Темный народ нарушил договор. Они поймали Речь Созидания при помощи своих искусств, запечатлели ее в рунах. Они хранили ее, учили ее, пользовались ею. Они творили заклятья — из нее и из искусства своих рук. Их лживые языки произносили истинные слова. А потому карги никогда не должны доверять им. Так говорилось в той истории.

Заговорила Ириан:

– Люди страшатся смерти, а драконы ее не страшатся. Люди хотят владеть жизнью, обладать ею, словно это драгоценный камень в шкатулке. Эти древние маги жаждали вечной жизни. Они научились пользоваться истинными именами, чтобы не дать людям умереть. Но те, кто не умирают, не перерождаются.

– Дракон и его имя — единое целое, – сказал Курремкармеррук Именователь. – Мы, люди, потеряли свои имена, когда был сделан веру надан, но мы научились возвращать их себе. Имя есть сущность. Почему же смерть должна изменить это?

Он посмотрел на Взывателя, но Факел сидел неподвижно и мрачно — он слушал, не говорил.

– Расскажи об этом больше, Именователь, если желаешь, – сказал король.

– Я говорю о том, что я наполовину узнал, наполовину угадал. Не из деревенских сказок, а из самых древних записей, что я нашел в Одинокой Башне. За тысячу лет до первых королей Энлада, на Эа и Солеа жили первые и величайшие из магов, Создатели Рун. Это они научились записывать Речь Созидания. Они изобрели руны, которых драконы никогда не знали, не знают и теперь. Они научили нас давать каждой душе ее истинное имя. Оно есть ее истина, ее сущность. И своею силой они подарили тем, кто носит истинное имя, жизнь за пределом телесной смерти.

– Жизнь бессмертная, – подхватил Сеппель своим тихим голосом. Он слегка улыбался. – В огромном краю рек, и гор, и прекрасных городов, где нет ни страданий, ни горя, и где сущность живет, неизменная, неизменяемая, во веки вечные… Это мечта древнего Наследия Пальна.

– Где, – спросил Взыватель, – где он, этот край?

– На другом ветру, – сказала Ириан. – На западе дальше самого дальнего запада. – Она оглядела их всех, пренебрежительно, гневно. – Неужто вы думаете, что мы, драконы, летаем только на ветрах этого мира? Неужто вы думаете, что наша свобода, за которую мы отдали все, чем владели, не больше свободы бессмысленных чаек? Что наше царство – это несколько скал на задворках вашего богатого архипелага? Вы владеете землей, вы владеете морем. Но мы — огонь солнца, мы летаем на ветру! Вы хотели земли, чтобы владеть ею. Вы хотели вещей, делать их и хранить. И все это у вас есть. Это разделение, это веру надан. Но вы не довольствовались своей долей. Вы хотели не только своих забот, но и нашей свободы. Вам нужен был ветер! Заклятьями и чародейством эти клятвопреступники добыли вам половину нашего царства, отобрали ее у нас, вы отгородили ее стеной от жизни и света, чтобы вы могли жить там вечно! Воры, предатели!

– Сестра, – сказала Теану. – Это не те люди, что обокрали нас. Они – те, кто платит за это.

За словами, произнесенными резким, тихим голосом, последовала тишина.

– Какова была цена? – спросил Именователь.

Теану посмотрела на Ириан. Ириан, поколебавшись, ответила гораздо более тихим голосом:

– Алчность гасит солнце. Таковы слова Калессина.

Заговорил Азвер Путеводитель. Пока он говорил, он смотрел куда-то через поляну, в лесные анфилады, словно следя за легким шевелением листьев.

– Древние понимали, что царство драконов не было только телесным. Что они могли летать… вне времени, быть может… И, позавидовав этой свободе, они последовали за драконами на тот запад, что дальше дальнего запада. Они захватили часть того царства. Царства вне времени, где сущность может жить вечно. Но не во плоти, как живут там драконы. Люди могли быть там только духом… А потому они возвели стену, которую не мог пересечь ни один живущих, ни человек, ни дракон. Ибо они страшились гнева драконов. И при помощи искусства именования они наложили огромную сеть заклинаний на западные земли, так что когда люди этих островов умирают, они являются на запад, что дальше дальнего запада и дух их живет там вечно.

Но когда была достроена стена и запечатлено заклятье, ветер внутри стены стих. Море отступило. Источники пересохли. Рассветные горы стали горами ночи. И те, кто умирал, попадали в темный край, в сухой край.

– Я был в этом краю, – тихо, неохотно произнес Лебаннен. – Я не страшусь смерти, но его я страшусь.

Наступила тишина.

– Коб и Торион… – неохотно начал Взыватель своим низким голосом. – Они пытались разрушить стену. Вернуть мертвых к жизни.

– Не к жизни, Мастер, – сказал Сеппель. – Однако, как и Создали Рун, они искали бестелесную, бессмертную сущность.

– И все же их заклинания потревожили это место, – задумчиво сказал Взыватель. – И драконы вспомнили старое зло… А души мертвых теперь тянутся через стену, желая вернуться к жизни.

Алдер поднялся. Он сказал:

– Не жизни они хотят. Они жаждут смерти. Снова быть одним с землею. Воссоединить ее.

Все посмотрели на него, но он едва сознавал это. Он был с ними лишь наполовину; наполовину он был в сухом краю. Трава под ногами у него была зеленой и залитой солнцем, мертвой и темной. Листва шелестела у него над головой, а впереди, совсем рядом, была низкая каменная стена. Из всех них он видел только Теану. Видел нечетко, но знал, что она стоит там, между ним и стеной. Он сказал ей:

– Они построили ее, но им не разрушить ее. Поможешь ли ты мне, Теану?

– Помогу, Хара, – ответила она.

Тень метнулась между ними, огромная, могучая, грузная черная фигура, скрыла ее, схватила его. Он отбивался, ловил ртом воздух, задыхался, увидел красное пламя во тьме и не видел больше ничего.

Они встретились при лунном свете на краю поляны: король западных земель и Мастер Рока, две силы Земноморья. – Будет ли он жить? – спросил Взыватель, и Лебаннен ответил:

– Целитель говорит, что опасность миновала.

– Я сделал зло, – сказал Взыватель. – Я сожалею об этом.

– Почему ты вызвал его обратно? – спросил король. Не упрек, но вопрос.

После долго молчания Взыватель наконец мрачно сказал:

– Потому что это было в моей власти.

Они шагали в молчании по проходу между деревьев. Слева и справа была тьма, но их путь был залит светом звезд.

– Я был неправ. Но желать смерти неправильно, – сказал Взыватель. У него был картавый акцент уроженца Восточного Предела. Он говорил тихо, почти умоляюще. –Очень старым, очень больным — может быть. Но жизнь нам дарована. Конечно же неправильно не беречь, не ценить этот дар!

– Смерть также дана нам, – отвечал король.

Алдер лежал на тюфяке, прямо на траве. Путеводитель сказал, что Алдера надо положить под звездами, и старый Мастер Травник согласился с этим. Он спал, и рядом с ним неподвижно сидела Теану. Тенар сидела на пороге маленького дома и смотрела на нее. Великие звезды лета сияли над поляной, и выше всех звезда по имени Теану, Сердце Лебедя — ось небес.

Из дома неслышно вышла Сесерах и уселась на пороге рядом с Тенар. Она убрала обруч, державший покрывала, и открыла копну светло-каштановых волос.

“Oh my friend,” she murmured, “what will happen to us? The dead are coming here. Do you feel them? Like the tide rising. Across that wall. I think nobody can stop them. All the dead people, from the graves of all the islands of the west, all the centuries…”

– О друг мой, – прошептала она, – что с нами будет? Мертвые идут сюда. Ты их чувствуешь? Как прилив. Через ту стену. Я думаю, никому их не остановить. Все мертвецы, из могил всех островов запада, за все века…

Тенар чувствовала это биение, этот зов в голове и в крови. Теперь она знала, теперь все знали то, что знал Алдер. Но она держалась за то, чему верила, пусть вера и была теперь только надеждой. Она сказала:

– Это всего лишь мертвые, Сесерах. Мы построили ложную стену. Она должна быть разрушена. Но есть стена настоящая.

Теану поднялась и тихо подошла к ним. Она села на ступеньку.

– Он уснул, – прошептала она.

– Ты была там с ним? – спросила Тенар. Теану кивнула.

– Мы были у стены.

– А что сделал Взыватель?

– Вызвал его… вернул его обратно силой.

– К жизни.

– К жизни.

– Я не знаю, чего я больше боюсь, – сказала Тенар, – смерти или жизни. Хотела бы я покончить со страхом.

Сесерах легко прижала лицо к ее плечу, теплая волна ее волос на мгновение коснулась Тенар.

– Ты смелая, смелая, – прошептала она. – А я! О! Я боюсь моря! И смерти!

Теану молча сидела на ступеньке. В слабом мягком свете, шедшем от деревьев, Тенар видела, что стройная рука дочери лежит поверх ее обожженной, исковерканной руки.

– Мне кажется, – сказала Теану своим тихим, странным голосом, – когда я умру, я выдохну обратно воздух, которым жила. Я верну миру все, чего не делала. Все, чем я могла бы быть и не смогла стать. Всякий выбор, которого я не сделала. Все, что я потеряла, упустила, растратила. Я смогу вернуть все это миру. Тем жизням, которые еще не прожиты. Это будет мой ответный дар миру — за жизнь, что я прожила, за любовь, которой любила, за воздух, которым дышала.

Она подняла взгляд на звезды и вздохнула.

– Только это будет нескоро, – прошептала она. Потом оглянулась на Тенар.

Сесерах нежно погладила волосы Тенар и неслышно вошла в дом.

– Мама, наверное, скоро я…

– Знаю.

– Я не хочу покидать тебя.

– Ты должна меня покинуть.

– Знаю.

Они молча сидели в мерцающей темноте Рощи.

– Гляди, – сказала Теану. Падающая звезда прочертила небо — быстрая точка с медленно тающим хвостом.

Пятеро волшебников сидели под звездами. – Глядите, – сказал один, указывая на падающую звезду.

– Душа умирающего дракона, – сказал Азвер Путеводитель. – Так говорят на Карего-Ат.

– Умирают ли драконы? – задумчиво спросил Оникс. – Наверняка не так, как мы.

– Они и живут не так, как мы. Они движутся между мирами. Так говорит Орм Ириан. От ветра мира к другому ветру.

– Как хотели и мы, – сказал Сеппель. – И не смогли.

Гэмбл с любопытством поглядел на него.

– Неужели у вас на Пальне всегда знали эту историю, это предание, о котором мы узнали сегодня — о разделении драконов и людей, о создании сухого края?

– Не так, как мы услышали ее сегодня. Меня учили, что веру надан был первой великой победой искусства магии. И что цель волшебства – победить время и жить вечно… Отсюда все то зло, к которому привело Наследие Пальна.

– Вы хоть сохранили знание о Матери, которое мы презрели, – сказал Оникс. – Сохранил его и твой народ, Азвер.

– Что ж, зато вы додумались построить свой Большой Дом здесь, – ответил с улыбкой Путеводитель.

– Но мы построили его не так, – произнес Оникс. – Все, что мы строим, мы строим неверно.

– И потому нам надлежит его разрушить, – сказал Сеппель.

– Нет, – сказал Гэмбл. – Мы не драконы. Мы ведь и правда живем в домах. Кое-какие стены нам нужны.

– Лишь бы ветер мог задувать в окно, – сказал Азвер.

– А кто войдет в дверь? – спросил Привратник своим тихим голосом.

Повисла тишина. Где-то на другом конце поляны прилежно стрекотал сверчок. Остановился, застрекотал снова.

– Драконы? – спросил Азвер.

Путеводитель покачал головой.

– Быть может, разделение, которое началось и было предательски остановлено, наконец совершится окончательно, – сказал он. – Драконы станут свободны, покинут нас и оставят нам тот выбор, что мы сделали.

– Познание добра и зла, – сказал Оникс.

– Радость делать, творить, создавать, – сказал Сеппель. – То, чем мы владеем в совершенстве. Наше мастерство.

– И наша алчность, наша слабость, наш страх, – сказал Азвер.

Сверчку ответил другой, поближе к ручью. Они стрекотали наперегонки, то согласно, то вразнобой.

– Чего я боюсь, – начал Гэмбл, – настолько, что боюсь и говорить об этом… Что когда драконы уйдут, наше мастерство уйдет с ними. Наше искусство. Наше волшебство.

Молчание остальных свидельствовало, что и они страшатся этого. Наконец заговорил Привратник, мягко, но уверенно.

– Нет, я так не думаю. Они – Созидание, это правда. Но мы научились Созиданию. Мы сделали его своим. Его нельзя отнять у нас. Чтобы потерять его, нам надо будет забыть о нем, выбросить его прочь.

– Как сделал мой народ, – сказал Азвер

– Зато твой народ не забыл, что такое земля, что такое жизнь вечная, – ответил Сеппель. – А мы забыли.

Снова наступило долгое молчание.

– Я могу дотронуться до стены, стоит мне протянуть руку, – очень тихо произнес Гэмбл. Сеппель сказал:

– Они близко, они совсем рядом.

– Как же мы узнаем, как нам быть? – спросил Оникс.

В наступившей тишине заговорил Азвер:

– Однажды, когда господин мой Верховный маг жил здесь, в Роще, он сказал мне, что потратил всю свою жизнь, чтобы научиться делать только то, чего не сделать нельзя.

– Хотел бы я, чтобы он сейчас был здесь, – сказал Оникс.

– Он покончил с делами, – прошептал с улыбкой Привратник.

– А мы нет. Мы сейчас сидим и разговариваем на краю пропасти, и мы все это знаем, – Оникс оглядел их лица, освещенные светом звезд. – Чего желают от нас мертвые?

– Чего желают от нас драконы? – спросил Гэмбл. – Эти женщины, которые суть драконы, драконы, которые суть женщины — зачем они здесь? Можем ли мы доверять им?

– Есть ли у нас другой выбор? – сказал Привратник.

– По-моему, нет, – ответил Путеводитель. В голосе его появилась жесткость, острота клинка. – Мы можем лишь идти следом.

– За драконами? – спросил Гэмбл?

Азвер покачал головой.

– За Алдером.

– Какой из него поводырь, Азвер?! – воскликнул Гэмбл. – Деревенский колдун-починщик?

Оникс сказал:

– Алдер мудр, но мудрость его в руках, а не в голове. Он следует за своим сердцем. И, во всяком случае, не стремится нас вести.

– И все же он был выбран из всех нас.

– Кто выбрал его? – тихо спросил Сеппель.

Путеводитель ответил:

– Мертвые.

Наступила тишина. Сверчки замолчали. Две высоких фигуры направлялись к ним по траве, серой в звездном свете.

– Позволите ли нам с Факелом посидеть немного с вами? – спросил Лебаннен. – Нынче ночью нигде нет сна.

На ступеньке дома на Пригорке сидел Гед. Он смотрел в звездное небо над морем. Чуть больше часу назад, он лег спать, но стоило ему сомкнуть глаза, как он увидел холм и услышал шум голосов, нараставший подобно волне. Он сразу поднялся и вышел наружу, чтобы видеть, как движутся звезды. Он устал. Глаза его то и дело закрывались и он снова оказывался у каменной стены, и сердце его сковывал холод при мысли о том, что он может остаться там навсегда, не зная, как выбраться назад. Наконец, он потерял терпение, страх ему надоел. Он снова поднялся, вынес из дома фонарь, зажег его и отправился по тропинке к дому тетушки Мох. Мох могла быть напугана, а могла и не быть, нынче она и так жила недалеко от стены. Вот Вереск, должно быть, в панике, и старой ведьме ее не успокоить. В этот раз сделать то, что бы там ни требовалось, выпадало не ему, а раз уж вышло так, можно было хотя бы успокоить несчастную полоумную. Можно было сказать ей, что это просто сон.

Было нелегко идти в темноте. Фонарь отбрасывал на тропу огромные тени от самой малости. Он шел медленнее, чем хотел, и иногда спотыкался.

Он увидел свет в окне вдовца, хоть и было очень поздно. Из деревни доносился детский плач. Мама, мама, почему люди кричат? Кто эти люди, которые кричат, мама? И там не было сна. Нынче ночью сон был редкостью повсюду в Земноморье, подумал Гед. Он слегка ухмыльнулся при этой мысли, ибо ему всегда нравилось это затишье, страшное затишье, остановка перед тем, как все меняется.

Алдер проснулся. Он лежал на земле и чувствовал ее глубину под собою. Над ним горели яркие звезды, летние звезды, они двигались от листа к листу с каждым дуновением ветра, они двигались с востока на запад согласно с движением мира. Он немного посмотрел на них, перед тем как расстаться с ними. Теану ждала его на Холме.

– Что нам надо сделать, Хара? – спросила она.

– Надо починить мир, – ответил он. Он улыбнулся, потому что на сердце у него наконец стало легко. – Нам надо разрушить стену.

– Они могут нам помочь? – спросила она, ибо мертвые стояли в ожидании повсюду на той стороне. Теперь они молчали, бесчисленные, как травинки, звезды или песчинки: огромный, тусклый песчаный берег душ.

– Нет, – сказал Алдер, – но, может быть, помогут другие.

Он спустился по склону к стене. В этом месте она была не выше пояса. Он взялся за один из камней и попытался сдвинуть его. Тот был закреплен или был тяжелее, чем полагается камню: он не смог поднять его, не смог даже пошевелить.

Теану подошла к Алдеру.

– Помоги мне, – сказал он.

Она взялась за камень обеими руками, человеческой рукой и обожженной клешней, ухватилась так крепко, как только могла, и потянула вверх одновременно с Алдером. Камень чуть-чуть сдвинулся, сдвинулся еще.

– Толкай! – сказала она и вместе они медленно столкнули камень с места. Он тяжело проскреб по камням нижнего ряда и упал с другой стороны стены с глухим стуком.

Следующий камень был меньше, вместе они смогли поднять его и бросить в пыль на своей стороне стены.

По земле под ногами пробежала судорога. Мелкие камни в кладке застучали. И с долгим вздохом полчища мертвых придвинулись ближе к стене.

Путеводитель резким движением поднялся на ноги и застыл, прислушиваясь. Поляна наполнилась яростным шумом листьев, деревья Рощи склонялись и трепетали, как при сильнейшем ветре, но ветра не было. – Вот оно, меняется, – сказал Путеводитель и зашагал прочь, во тьму под деревьями.

Взыватель, Привратник и Сеппель немедленно встали и молча зашагали за ним. Гэмбл и Оникс чуть медленнее пошли следом.

Лебаннен встал на ноги. Он сделал несколько шагов за остальными, остановился в нерешительности, потом заторопился через поляну в обратную сторону, к маленькому каменному дому с земляной крышей.

– Ириан, – позвал он, склоняясь к темному проему, – Ириан, ты возьмешь меня с

собой?

Ириан вышла из дома. Она улыбалась, и вся словно лучилась яростным светом.

– Пойдем, пойдем же быстрее, – сказала она и взяла его за руку. Ее рука жгла его, как раскаленный уголь, когда она поднялась, увлекая его за собой, туда, где дул другой ветер.

Немного погодя из дома под свет звезд вышла Сесерах, а за нею Тенар. Они огляделись. Ничто не шевелилось, деревья снова были неподвижны.

– Все ушли, – прошептала Сесерах. – На Тропу Драконов.

Она сделала шаг вперед, вглядываясь в темноту.

– Что нам делать, Тенар?

– Смотреть за домом, – ответила Тенар.

– О! – выдохнула Сесерах, падая на колени. Она увидела Лебаннена — он лежал, растянувшись, в траве у двери. – Он не мертв… кажется… О дорогой мой Господин Король, не уходи, не умирай!

– Он с ними. Будь рядом. Не дай ему замерзнуть. Смотри за домом, Сесерах, – сказала Тенар. Она пошла туда, где лежал Алдер, глядя незрячими глазами на звезды. Она села рядом с ним, положила на его руку свою. Она ждала.

Алдеру никак не удавалось подвинуть огромный камень, за который он взялся, но тут рядом оказался Взыватель. Он уперся в камень плечом и крикнул: «Толкай!» Вместе они толкали камень, пока дальняя сторона не перевесила, и он тяжко упал вниз с тем же глухим звуком с другой стороны стены. Теперь к ним с Теану прибавились и другие, они выворачивали камни, сбрасывали их на землю радом со стеной. Алдер вдруг увидел тени от своих рук в красном свете. Орм Ириан, какой он ее никогда не видел. Огромный дракон, выпустил огненное дыхание, пытаясь сдвинуть валун из нижнего ряда, глубоко засевший в земле. Вдруг ее когти высекли искры из камня, украшенная шипами спина выгнулась, и валун величественно покатился вниз по склону. Стена в этом месте была совершенно разрушена.

Тихий стон неимоверной мощи пронесся по рядам теней на той стороне, словно шум моря, ударяющего в пустой берег. Темная масса подхлынула к стене. Алдер посмотрел вверх и увидел, что тьмы больше не было. Свет двигался в небе, в котором звезды никогда не двигались, стремительная искры пламени появились далеко на темном западе.

– Калессин!

Это был голос Теану. Он посмотрел на нее. Она глядела вверх, на запад. На землю она больше не смотрела.

Она протянула руки. Пламя пробежало по ладоням, по рукам, охватило волосы, лицо, все тело, взметнулось могучими крыльями у нее над головой и подняло ее в воздух — она стала огненным созданием, пламенеющим, прекрасным.

Она закричала, громко, звонко, без слов. Она взмыла вверх и понеслась в небо, туда, где разгорался свет, и белый ветер стер бессмысленные звезды.

Из сонмов мертвых несколько теней там и тут взметнулись, подобно ей, огненными драконами, и унеслись, оседлав ветер.

Остальные просто шли вперед. Они не больше не торопились, не кричали, но двигались с неторопливой уверенностью к разрушенным участкам в стене: бесчисленные множества мужчин и женщин, которые подходили к стене, и, не раздумывая, перешагивали через нее и исчезали: струйка пыли, выдох, мерцающий во все разгоравшемся свете.

Алдер смотрел на них. Он все еще держал в руках, совсем позабыв, маленький камень, который он вытащил из стены, чтобы расшатать большой. Он смотрел, как мертвые обретают свободу. Наконец он увидел ее. Тогда он отбросил камень и выступил вперед.

– Лилия, – сказал он.

Она увидела его и улыбнулась, и протянула ему руку. Он взял ее, и вместе они вышли на свет солнца.

Лебаннен стоял у разрушенной стены и смотрел, как на востоке разгорается заря. Теперь здесь был восток — здесь, где прежде не было никаких сторон света, и некуда было идти. Здесь был восток и был запад, и свет, и движение. Двигалась сама земля, тряслась и ежилась, словно огромный зверь, и каменная стена у того места, где они сломали ее, задрожала и обратилась в руины. Огонь вырвался из-за далеких черных пиков гор, имя которым было Горе — пламя, которое горит в сердце мира, огонь, что питает драконов. Он посмотрел в небо и увидел над этими горами, как видел когда-то с Гедом над западным морем, драконов, парящих на утреннем ветру.

Трое из них направились к людям, описав круг возле того места, где Лебаннен стоял рядом с остальными на гребне холма, возле разрушенной стены. Двоих он знал, это были Орм Ириан и Калессин. У третьего была сверкающая золотая чешуя, и крылья были золотые. Она летела выше всех и не спустилась к ним. Орм Ириан танцевала рядом с нею и они летели рядом, гоняясь друг за другом, все выше и выше, и вдруг самый высокие лучи восходящего солнца ударили в Теану и она вспыхнула, подобно своему имени, огромной яркою звездой.

Огромный Калессин сделал еще один круг и тяжко опустился среди развалин стены.

– Агни Лебаннен, – сказал дракон королю.

– Старейший, – сказал дракону король.

– Аиссадан веру наданнан, – прошипел чудовищный голос, подобный морю цимбал.

Рядом с Лебанненом крепко стоял на ногах Факел, Взыватель Рока. Он повторил слова дракона на Речи Созидания, а потом сказал на ардическом:

– То, что было разделено, разделено.

Путеводитель стоял неподалеку, его волосы светлели в разгорающемся свете. Он сказал:

– То, что было построено, сломано. То, что было сломано, стало одним целым.

Он посмотрел вверх, на золотого дракона и бронзового дракона, во взгляде его было томление. Но драконы уже почти скрылись из виду, описывая огромные круги над широким краем, где тени пустых городов обращались в ничто на свету дня.

– Старейший, – сказал он, и длинная голова медленно повернулась к нему.

– Станет ли она иногда возвращаться по дороге назад, через лес? – спросил Азвер.

Длинные, бездонные глаза Калессина рассматривали его. Огромный рот казался, подобно ртам ящериц, сомкнутым в улыбке. Он не открылся.

Огромное тело неторопливо двинулось вдоль стены, так что оставшиеся камни со скрежетом упали. Описав неимоверный извив, Калессин отодвинулся от людей, с шумом поднял крылья, оттолкнулся от гребня и полетел низко над землей к горам, чьи пики теперь были яркими пятнами дыма и белого пара, огня и солнечного света.

– Пойдемте, друзья, – сказал Сеппель своим негромким голосом. – Наше время освободиться пока не пришло.

Верхушки самых высоких деревьев солнечный свет, но поляна еще хранила студеную рассветную серость. Тенар сидела, положив руку на руку Алдера, склонив голову. Она разглядывала холодную росу, украсившую травинку. Каждая маленькая капелька отражала весь мир. Кто-то звал ее по имени. Она не подняла головы.

– Он ушел, – сказала она.

Путеводитель опустился на колени рядом с ней. Он мягко прикоснулся к руке Алдера.

Он помолчал. Потом сказал Тенар на их языке:

– Госпожа моя, я видел Теану. Она золотая и летает на другом ветру.

Тенар подняла глаза и посмотрела на него. У него было бледное, усталое лицо, но в глазах пряталась тень торжества.

Горло не слушалось ее, наконец она произнесла, хрипло и почти неслышно:

– Она стала целым?

Он кивнул.

Она погладила руку Алдера, руку мастера-починщика, красивую, умелую. Слезы наполнили ее глаза.

– Дайте мне немного побыть с ним, – сказала она и начала плакать. Она прижала ладони к лицу, и плакала — безутешно, горько и беззвучно.

Азвер пошел к небольшому сборищу у двери. Оникс и Гэмбл стояли рядом с взволнованным Взывателем, грузно стоявшим рядом с принцессой. Она сидела на корточках рядом с Лебанненом, обхватив его руками, не давая волшебникам притронуться к нему. Ее глаза сверкали. В руке был короткий стальной кинжал Лебаннена — обнаженный. – Я вернулся вместе с ним, – сказал Факел Азверу. – Я пытался быть рядом. Я толком не видел пути. Она не подпускает меня к нему.

– Ганаи, – по-каргски назвал ее титул Азвер.

Глаза принцессы блеснули, она увидела его.

– О, слава Атве-Вулуа, хвала Матери! – воскликнула она. – Господин Азвер! Прогоните этих проклятыхколдунов! Убейте их! Они убили моего короля.

Она протянула ему кинжал, держа его за тонкое лезвие.

– Нет, принцесса. Он последовал за драконом Ириан. Но этот волшебник вернул его к нам. Позволь мне осмотреть его.

Он опустился на колени, повернул лицо Лебаннена, чтобы получше разглядеть его, сложил руки на груди.

– Он холодный, – сказал Путеводитель. – Путь назад был нелегким. Обними его, принцесса. Не дай ему остыть.

– Я старалась, – сказала она, закусывая губу. Она бросила кинжал и склонилась над Лебанненом. – Бедный король! – тихо сказала она на ардическом. – Дорогой король, бедный король!

Азвер поднялся и сказалВзывателю:

– Я думаю, он очнется, Факел. От нее сейчас куда больше пользы, чем от нас.

Факел взял руку Азвера в свои.

– Крепись, – сказал он.

– Привратник, – прошептал Азвер, бледнея еще сильней и оглядывая поляну.

– Он вернулся с пальнцем, – сказал Факел. – Присядь, Азвер.

Азвер повиновался, сев на чурку, на которой вчера сидел в кругу старый Мастер Перемен. Казалось, это было тысячу лет назад. Старые Мастера вечером вернулись в Школу… А потом началась долгая ночь, ночь, когда стена из камней оказалась так близко, что спать значило быть там, а это означало ужас, так что никто не спал. Никто, пожалуй, на всем Роке, на всех островах… Только Алдер, который повел их… Азвер обнаружил, что засыпает и дрожит.

Гэмбл пытался заставить его войти в дом, но Азвер настоял на том, чтобы быть с принцессой и переводить для нее. И рядом с Тенар, подумал он, чтобы защитить ее. Дать ей горевать. Алдер больше не горевал. Он передал свое горе ей. Всем им. Свою радость…

Из Школы явился Травник и поднял шум вокруг Азвера, набросил ему на плечи зимний плащ. Азвер все сидел и сидел в лихорадочном полусне, не обращая внимания на других, и, смутно сердясь на присутствие стольких людей на своей любимой тихой поляне, следил, как лучи солнца крадутся вниз по листве. Его бдение было вознаграждено, когда к нему подошла принцесса, преклонила колена, и, глядя ему в лицо с заботливым уважением, сказала:

– Господин Азвер, король желает говорить с тобой.

Она помогла ему подняться, словно он был стариком. Он не возражал.

– Спасибо, гайна, – сказал он.

– Я не королева, – засмеявшись, сказал она.

– Ты будешь ею, – ответил он.

It was the strong tide of the full moon, and Dolphin had to wait for the slack to run between the Armed Cliffs. Tenar did not disembark in Gont Port till midmorning, and then there was the long walk uphill. It was near sunset when she came through Re Albi and took the cliff path to the house.

Ged was watering the cabbages, well grown by now.

He straightened up and looked at her coming to him, that hawk look, frowning. "Ah," he said.

"Oh my dear," she said. She hurried, the last few steps, as he came to her.

Было полнолуние, и отлив был сильный. «Дельфину» пришлось дождаться прилива, чтобы пройти между Грозных утесов. Тенар сошла на пристань в Порту Гонта только поздним утром, и ей нужно было еще пройти долгий путь вверх. Солнце уже почти садилось, когда она добралась до Ре Альби и свернула на тропу, которая шла по краю обрыва к ее дому. Гед поливал уже порядком подросшую капусту.

Он выпрямился и, нахмурив брови, посмотрел в ее сторону, слегка нахмурясь — тот самый ястребиный взгляд.

– А, – произнес он.

– Дорогой мой, – сказала она. Когда осталось несколько шагов, она почти перешла на бег, и он вышел к ней навстречу.

Она устала. Было так хорошо сидеть рядом с ним со стаканом доброго искоркиного красного вина, и смотреть, как вечер ранней осени вспыхивает золотом надо всем морем. – Как рассказать тебе все? – сказала она.

– Начни с конца, – предложил он.

– Ладно. Они хотели, чтобы я осталась, но я сказала, что хочу домой. Правда, оставалось еще заседание совета, знаешь, Королевский совет, по поводу помолвки. Будет, конечно, пышная свадьба и все такое, но мне кажется, мне можно не ехать. Потому что именно тогда они воистину поженились. Когда она приняла Кольцо Эльфарран. Наше кольцо.

Он посмотрел на нее и улыбнулся, широкой, нежной улыбкой, которую, как она думала — верно ли, нет ли — никто, кроме нее, никогда у него не видел.

– И? – спросил он.

– Лебаннен вышел и встал вот тут, видишь, слева от меня, а Сесерах вышла и встала справа. Перед троном Морреда. И я подняла Кольцо. Как тогда, когда мы принесли его в Хавнор, помнишь? В «Зоркой», в свете солнца? Лебаннен взял его в руки и поцеловал, и вернул мне. А я надела его ей на руку, рука только- только вошла — Сесерах не маленькая… О, тебе стоит ее увидеть, Гед! Что она за красавица, что за львица! Он нашел себе пару… И все закричали, были гулянья и все такое. Так что я смогла улизнуть.

– Рассказывай дальше.

– Назад?

– Назад.

– Ну… До этого был Рок.

– С Роком всегда непросто.

– Да уж.

Они помолчали, выпили вино.

– Расскажи мне о Путеводителе.

Она улыбнулась.

– Сесерах называет его Воином. Говорит, что только воин мог влюбиться в дракона.

– Кто последовал за ним той ночью в сухой край?

– Он последовал за Алдером.

– А, – сказал Гед, с удивлением и каким-то удовлетворением в голосе.

– Как и остальные Мастера. И Лебаннен, и Ириан…

– И Теану.

Тишина.

– Она вышла из дома. Когда вышла я, ее уже не было.

Долгая тишина.

– Азвер видел ее. На рассвете. На другом ветру.

Молчание.

– Они все ушли. На Хавноре и островах запада не осталось драконов. Оникс говорит, что когда темный край вернулся в мир света, они обрели свое истинное царство.

– Мы разделили мир, чтобы исцелить его, – сказал Гед.

После долгого молчания Тенар сказала тихим, тонким голосом:

– Путеводитель думает, что Ириан придет в Рощу, если он позовет ее.

Гед помолчал. Наконец он сказал:

– Смотри туда, Тенар.

Она посмотрела туда, куда смотрел он, в туманный океан воздуха над морем на западе.

– Если она придет, она придет оттуда, – сказал он. – А если она не придет, она там.

Тенар кивнула.

– Я знаю. – Глаза ее были полны слез. – Лебаннен спел мне песню, на корабле, когда мы плыли назад в Хавнор. – Петь она не могла. Она прошептала слова: «О моя радость, свободна будь…»

Он отвернулся, глядя вверх на лес, на темнеющую громаду горы.

– Раскажи мне, – сказал она, – что ты делал, пока меня не было.

– Смотрел за домом.

– Ты гулял в лесах?

– Еще нет.

   


 

 

Hosted by uCoz